Новая структурная трансформация публичной сферы и делиберативная политика

Хабермас Юрген

В 2012 году выходит статья C. Уайта и Э. Р. Фарра «„No-Saying“ в теории Хабермаса». Авторы пишут, что коммуникативную парадигму Хабермаса обычно рассматривают как машину по производству согласия, где консенсус (yes-saying) доминирует. За это его, собственно, и критикуют, недостаточно глубоко вчитываясь. Напротив, если реконструировать истинное (этическое и эпистемическое) значение no-saying в его коммуникативной парадигме, то окажется, что диссенсус и агонизм являются неотъемлемой частью его демократической теории 14 . Иными словами, коммуникация у Хабермаса – это процесс взаимного оспаривания и возможность/право всегда сказать «нет». «В какофонии противоречащих друг другу мнений, выплескиваемых в публичную сферу, – пишет Хабермас в новой книге, – предполагается только одно – согласие в отношении принципов общей конституции, которая узаконивает все остальные споры. На фоне этого консенсуса весь демократический процесс представляется потоком диссенсусов (разногласий), вновь и вновь возбуждаемым нацеленным на истину поиском рационально приемлемых решений». В этой цитате хорошо видно, как меняется его словарь со временем. Если в ранние (1960–1980-е) годы Хабермас говорит в основном о логико-прагматической морально-ориентированной коммуникации (устойчивая ценностная установка), необходимой для достижения консенсуса (цель), то в книге 2022 года его понятия «смягчаются», становятся более подвижными и сопряженными с изменчивыми жизненными процессами: поток диссенсусов (во множественном числе), вновь и вновь возбуждаемых, поиск,

и далее по тексту: динамика продолжающегося несогласия… и т. д. Иными словами, перед нами уже не только устойчивая рациональная абстрактно-логическая (дис)позиция достижения консенсуса (каковой она, если следовать Уайту и Фарру, никогда и не была), но и живой изменчивый процесс жизненного опыта.

14

White K. S., Farr E. R. «No-Saying» in Habermas // Political Theory. 2012. Vol. 40. № 1. P. 32–57.

В 2000-е годы американский политический философ и феминистка Айрис Марион Янг, называя себя одновременно продолжателем и критиком Хабермаса, разрабатывает модель коммуникативной демократии. Эта модель предполагает, что политически значимой является (и должна быть признана) не только рациональная аргументация допущенных в публичную сферу участников, как у Хабермаса, но и альтернативные форматы коммуникации: гражданские форумы, уличные перформансы, протесты, фольклор и т. д. За счет этого – через репрезентацию в публичной сфере – происходит включение ранее маргинализованных групп населения в активные политические процессы 15 . «Расширение идеи коммуникативной демократии от формальных мест обсуждения, таких как парламенты, залы суда и залы слушаний, до улиц, площадей, церковных приходов и театров гражданского общества требует от нас включения в демократическую коммуникацию альтернативных видов речи и взаимодействия в дополнение к производству и обмену аргументацией» 16 , – пишет она. В то время как ранний Хабермас относил эстетическое выражение к сфере перформативного действия, а ставку в достижении консенсуса делал на логико-прагматическое рационально-ориентированное коммуникативное действие, Янг взывала признать в качестве значимой политической коммуникации риторику как способ для маргинализованных групп привлечь внимание к существующей в обществе несправедливости. Отсюда и совершенно разные и даже в чем-то противоположные образы публичной сферы: публичная сфера как сфера рациональной аргументации (Хабермас) и публичность как сфера разных модальностей коммуникативного выражения и перформативного действия (Янг) 17 .

15

Еще Фрэзер в статье 1990 года упрекала Хабермаса в невнимании к недискурсивным, нетекстуальным формам репрезентации в публичной сфере альтернативных публик (таких, например, как революционные плакаты, слоганы и т. д.). См.: Fraser N. Rethinking the Public Sphere: A Contribution to the Critique of Actually Existing Democracy // Social Text. 1990. № 25/26. P. 56–80.

16

Young I. M. Inclusion and Democracy. Oxford, 2000. P. 168. См. также: Young I. M. Justice and Communicative Democracy // Radical Philosophy: Tradition, Counter-Tradition, Politics. Philadelphia, 1993.

17

Хотя еще в 1985 году Хабермас пишет, что право на протест должно являться неотъемлемой частью современной зрелой демократии. См.: Habermas J. Civil Disobedience: Litmus Test for the Democratic Constitutional State // Berkeley Journal of Sociology. 1985. Vol. 30. P. 95–116. Именно на эту «анархическую» статью ссылаются Уайт и Фарр, говоря о том, что Хабермаса недостаточно внимательно читают.

В новой книге Хабермас пишет: «Коммуникационная сеть (медиа, Интернет. – Т. В.) гражданского общества функционирует как своего рода система раннего предупреждения, которая вбирает критический опыт из частных сфер жизни, перерабатывает его в протестные голоса и передает в политическую публичную сферу. Поскольку общественные движения, в которых может накапливаться протест, – это особый случай, то чем спонтанней прозвучат из-за кулис гражданского общества неотрежиссированные голоса на фоне благозвучно сформулированных деклараций других политических акторов, тем больше вероятность того, что они будут услышаны. Нарративы, как и выражаемые в них аффекты и желания, имеют понятное пропозициональное содержание, а мощная риторика по-прежнему остается одним из наиболее традиционных средств на долгом пути к тому, чтобы проблема привлекла к себе надлежащее внимание СМИ и попала в повестку дня какого-нибудь влиятельного учреждения». Необходимость быть услышанным и риторика, стиль как способ привлечь внимание в ином случае «глухого» к проблемам несправедливости общества – и есть то, о чем мечтала Янг, модель коммуникативной демократии, которой до сих пор противопоставлялась чисто рационально-аргументативной (переговорной) демократии Хабермаса. «Стиль… и есть аргумент», – скажет на этот раз Хабермас.

Язык Хабермаса иногда смягчается (или, напротив, радикализуется) вплоть до того, что способность занимать позицию в дискуссии называется анархической 18 : «Институционализация высвободившейся анархической способности „говорить нет“ (Neinsagens) в публичных дебатах и избирательных кампаниях, в партийных спорах и дискуссиях в парламенте и его комитетах, в совещаниях правительства и судов требует лишь предварительного политического согласия всех участников относительно главной интенции их конституции». Но что значит «высвободившейся»? откуда или из чего? Означает ли это, что устойчивые консенсуальные диспозиции (власть авторитетных институтов или не делиберативным образом сформированное общественное мнение) этот потенциал сдерживали? И что этот язык значит в целом для того «Хабермаса», которого мы знали как предельно рационального философа, благодаря кому было актуализировано значение рационально-ориентированной политической дискуссии, делиберативной процедуры (регламента ведения дискуссии) и т. д.?

18

Хотя еще в «Фактичности и значимости» можно встретить «анархическую структуру публичной сферы» (S. 374); «головокружение анархической безграничной коммуникативной свободы», на базе которой только и достигается консенсус, свободный от внешнего принуждения (S. 228–229) и т. д. См.: Habermas J. Faktizitat und Geltung. Beitrage zur Diskurstheorie des Rechts und des demokratischen Rechtsstaats. Frankfurt a. M., 1992.

Ответ на этот вопрос дает нам обращение к третьему из выбранных нами понятий – опыт. Еще в 1972 году Оскар Негт и Александр Клюге пишут работу «Публичная сфера и опыт. К анализу буржуазной и пролетарской публичной сферы». Выстраивая свое высказывание как систематическую критику хабермасовского концепта «буржуазной публичной сферы», Негт и Клюге добавляют к ее концептуализации важное измерение – опыта (Erfahrung): что представляет собой социальный опыт, как, кем, с какими целями конституируется его социальный горизонт и т. д. Внимание к опыту позволяет им выстроить образ пролетарской публичной сферы, контрпубличности (Gegenoffentlichkeit), противостоящей равно классической буржуазной и индустриально-коммерческой публичным сферам. Опыт, в их понимании, синонимичен открытости, включенности, разнородности, непредсказуемости, текучести, противоречивости, конфликтности, процессуальности, – иными словами, всему тому, в чем трудно было бы заподозрить Хабермаса (если брать понятия Негта и Клюге в тех значениях, в каком они себя ему противопоставляют 19 ).

19

См. подробнее в: Negt O., Kluge A. Offentlichkeit und Erfahrung. Zur Organisationsanalyse von burgerlicher und proletarischer Offentlichkeit. Frankfurt a. M., 1993.

В

новой книге Хабермаса читаем следующее: «Мы не должны забывать о главном, от чего в конечном счете зависит судьба демократии: с нормативной точки зрения, институт формирования общественной воли должен реально работать таким образом, чтобы конституционный консенсус избирателей время от времени подтверждался опытом». Опыт здесь, разумеется, не имеет того же смысла, в котором его более систематически понимали Негт и Клюге, противопоставляя его рациональному дискурсу буржуазной публичной сферы Хабермаса, однако это – заметное смещение акцента в разговоре последнего о нормативной теории: консенсус должен/может проверяться, подтверждаться или опровергаться опытом; «критический опыт из частных сфер жизни» накапливается в протестный потенциал; «заслуживающими доверия остаются только те необходимые идеальные ожидания, которые граждане связывают со своим опытом» и т. д. Эта линия соотнесенности с опытом теперь звучит гораздо отчетливее.

Образ публичной сферы, который Хабермас дает в новой работе, еще в очень большой степени идеализирован: участники публичной сферы – это по-прежнему максимально рациональные субъекты, мыслящие в понятиях отказа от собственных интересов в пользу общего блага, потенциально готовые дать себя переубедить «лучшим аргументом», несущие ответственность перед теми, чьи мнения в политической борьбе оказываются не в выигрыше и т. д. Однако Хабермас, его язык, оптика, ракурс уже немного другой. И эти слегка или ощутимо сместившиеся акценты – дань порожденной им же критики, которую он всегда и неизменно читает, во внимательном диалоге с которой пишет свои работы вот уже более 60 лет.

Предисловие

Я признателен своим коллегам Мартину Зелигеру и Себастьяну Севиньяни, которые в последней своей работе заговорили о необходимости «новой» структурной трансформации публичной сферы и этим побудили меня вернуться к старой теме, несмотря на то, что я уже давно занимаюсь другой проблематикой и читаю публикации на данную тему. Поэтому материалы, которые коллеги собрали для специального выпуска журнала «Левиафан» 20 , позволили мне ознакомиться с состоянием профессиональной дискуссии на эту тему. Я хотел бы поблагодарить коллег – авторов сборника за это полезное чтение.

20

Seeliger M., Sevignani S. (Hg.) Ein erneuter Strukturwandel der Offentlichkeit? Baden-Baden, 2021 (Leviathan. 2021. Nr. 37. Jg. 49).

Меня не удивляет, что сегодня эта тема вызывает широкий интерес. Поэтому я решил сделать собственную статью в упомянутом сборнике доступной для более широкой аудитории, несколько изменив форму. Я дополнил свой текст двумя разъяснениями концепции делиберативной политики, которая связана с просвещенным формированием демократической воли в политической публичной сфере. Это сокращенная версия моего интервью, взятого для «Оксфордского справочника по делиберативной демократии» 21 , и переработанное предисловие к сборнику интервью на ту же тему под редакцией Эмили Праттико 22 .

21

Habermas J. Interview // Bachtiger A., Dryzek J. S., Mansbridge J., Warren M. E. (eds.) The Oxford Handbook of Deliberative Democracy. Oxford, 2018. P. 871–883.

22

Habermas J. Foreword // Prattico E. (Hg.) Habermas and the Crisis of Democracy. Interviews with Leading Thinkers. London, 2022.

Размышления и гипотезы о новой структурной трансформации политической публичной сферы

Как автор книги «Структурная трансформация публичной сферы» 23 , вышедшей шесть десятилетий назад и послужившей Мартину Зелигеру и Себастьяну Севиньяни отправной точкой в начатой ими дискуссии 24 , я хотел бы сделать два замечания. С точки зрения продаж эта книга, хотя и была первой, до сих пор остается самой успешной из всех моих книг. Другое соображение касается того, что, как я предполагаю, стало причиной столь необычайной ее популярности: книга представила социально-исторический срез «публичной сферы» и описала историю самого этого понятия, чем вызвала шквал критики, но и дала новый импульс более широким историческим исследованиям. Историческая сторона нас на сей раз не интересует. Но для социальных наук политическое понятие публичной сферы таким образом было встроено в более широкий социально-структурный контекст. До этого термин утратил строгость употребления, поскольку оказался в понятийном поле, связанном с «общественным мнением», которое со времен Лазарсфельда 25 понималось демоскопически. Теперь же публичная сфера может быть рассмотрена с точки зрения ее функционального вклада в интеграцию общества и, в особенности, в политическую интеграцию граждан 26 . Хотя я осознаю, что для конституционных режимов публичная сфера – это социальный феномен, который выходит далеко за рамки функционального вклада в формирование демократической воли в конституционных режимах 27 , позднее я рассматривал этот феномен и с точки зрения политической теории 28 . В предлагаемом тексте я отталкиваюсь от функции, которую выполняет публичная сфера для сохранения поддержания совместной демократической жизни (des demokratischen Gemeinwesens).

23

Рус. пер.: Хабермас Ю. Структурное изменение публичной сферы. М., 2016. – Прим. ред. (Здесь и далее пометой «прим. ред.» обозначены комментарии Сергея Кокурина.)

24

См. выше прим. 1 на с. 21 наст. изд.

25

Пол Лазарсфельд (1901–1976) – американский социолог, один из основоположников эмпирической социологии; результаты его исследований, в частности, повлияли на развитие социологической теории электорального поведения. На русский язык переведена его книга «Выбор народа: как избиратель принимает решение в президентской кампании» (Ульяновск, 2018). – Прим. ред.

26

Ср.: Peters B. Die Integration moderner Gesellschaften. Frankfurt a. M., 1993; Idem. On Public Deliberation and Public Culture: Reflections on the Public Sphere // Wessler H. (ed.) Public Deliberation and Public Culture. The Writings of Bernard Peters. London, 2008. P. 134–159; с этой точки зрения см. также: Wessler H. Habermas and the Media. Cambridge, 2018.

27

Взгляд со стороны на взаимоотношения между политической и литературной публичными сферами см.: Habermas J. Warum nicht lesen? // Wagner F., Raabe K. (ed.) Warum Lesen. Berlin, 2020. P. 99–123.

28

Глава о роли гражданского общества и политической публичной сферы в «Фактичности и значимости» является продолжением размышлений, изложенных в последней главе «Структурного изменения публичной сферы» и прежде всего в предисловии к новому изданию 1990 года: Habermas J. Faktizitat und Geltung. Beitrage zur Diskurstheorie des Rechts und des demokratischen Rechtsstaats. Frankfurt a. M., 1992. P. 399–467; Idem. Struktur wandel der Offentlichkeit. Untersuchungen zu einer Kategorie der burgerlichen Gesellschaft [1962]. Frankfurt a. M., 1990. Последняя работа на эту тему: Habermas J. Does Democracy Still Have an Epistemic Function? Empirische Forschung und normative Theorie // Idem. Ach, Europa. Frankfurt a. M., 2008. P. 177–191. Перепечатано в: Habermas J. Philosophische Texte. Studienausgabe in funf Bande. Frankfurt a. M., 2009. Bd. 4: Politische Theorie. P. 87–139.