Новая Земля
Шрифт:
Дядя Федя закусывал, а я смотрел на его большие зубы и улыбался. Он подмигнул мне и поманил пальцем.
– Садись, племяш, покачаю.
– Он выставил ногу, обутую в кирзовые, начищенные сапоги. К слову, сапоги он носил постоянно в любое время года, и в праздники, и в будни.
"Нашел маленького!" - подумал я, посасывая сахарного петушка.
– Вы, дядя Федя, лучше Сашка покачайте.
Мама подошла к гитаре, висевшей на писаном масляными красками коврике. Все затихли. Кто-то шикнул на Сашка: он начал было жаловаться маме. Она примостилась на краю кровати, неторопливым, ласкательным движением смуглых, с синеватыми жилками
Сердце будто забилось пугливо,
Пережитое стало мне жаль.
Пусть же кони с распущенной гривой
С бубенцами умчат меня вдаль...
Бабушка печально улыбалась и всплакнула; дедушка сидел сгорбленно, вонзив свои худые пятерни во взлохмаченные рыжие волосы и шевеля красными ноздрями. Брови дяди Феди подергивались в такт музыки. Папка покачивал головой и смотрел в пол.
Потом взрослые танцевали; дядя Федя играл на баяне. Бабушка вышла на середину комнаты, взмахнула цветастым платком и, видимо, воображая себя молодой и стройной, "поплыла лебедушкой" к дедушке. Приблизившись к нему, резко повернула в сторону и улыбчиво смотрела на дедушку - зазывала его. Он неспешно, как-то деловито двумя пальцами пригладил топорщившиеся усы, расправил по ремешку застиранную, в заплатках гимнастерку, топнул раз-другой, какбыпроверяякрепостьпола, и, важно выбрасывая ноги вперед, вошел в круг.
– И-их!
– тоже притопнула разрумянившаяся бабушка и надвинулась всем своим необхватным телом на маленького дедушку.
– Поддай, Федька!
– крикнул уже багровый дедушка, лихо крутнувшись вокруг бабушки, словно убегал от нее. Еще раз с важностью разгладил потом заблестевшие усы.
– Жарь! Э-эх! А ну, старая, шевелись! Сбрось жирку маленько, э-э-эх!
Натанцевавшись, мокрый от пота и красный, дедушка присел на лавку рядом с дядей Колей, который почему-то не веселился. Они стали о чем-то говорить, сначала спокойно и тихо, а потом - громко и раздраженно. Дедушка иногда низко наклонял голову и весь напрягался - казалось, хотел рывком перепрыгнуть через стол.
– Обидел ты меня, отец, - донеслось до меня сказанное дядей Колей. Впрочем - хорош! Давай выпьем...
– Колька! Змей!
– вдруг крикнул дедушка. Танцы приостановились. Никаких, слышишь, завешшаньев я не писал. Понял?! Да и завешшать мне нечего. Дом да старуху? Помрем - забери его. Одно, Николай, у меня богатство старуха.
– А, старуха. Я так сразу и подумал, - с оттенком насмешливости сказал сын.
– В этом месяце Анне кто отправил двести рублей?
– сказал он, притворяясь равнодушным, и стал рассматривать своиладони.
– Молчи, гад!
– Дедушка страшно побледнел и, ссутуленный, напряженный, словно на его плечах находился тяжелый мешок, привстал.
– У Аннушки - пять ртов, а у тебя - одна девчонка...
Дедушка стал хватать почерневшим ртом воздух, пытаясь что-то сказать. Его глаза помутнели и выкатились, - казалось, что его душат, а он пытается высвободиться, прилагая невероятные усилия.Мы, дети, забилисьзакомоди со страхом наблюдали
– Колька, довел!
– сердито сказала бабушка.
– Ты же знаешь, отец перенес контузию на войне... ему нельзя волноваться...
Дедушка упал на пол и стал беспорядочно размахивать руками.
– Вон из моего дома!
– Бабушка с шумом раскрыла дверь и указала сыну на выход. Мама пыталась ее успокоить. Папка пригласил дядю Колю на улицу покурить.
– Мать, напрасно ты так. Что я ему сказал такого?
– говорил дядя Коля, смущенный и растерянный. Вышел с папкой на улицу.
Женщины успокаивали заплакавшую бабушку. Мужчины уложили дедушку на диван; через несколько минут он пришел в себя, но его рот вело, и желваки вздрагивали под бледными щеками. Он рассеянно, но и сурово посматривал на людей, пощипывая свою жидкую бородку, почему-то не казавшуюся мне теперь смешной.
Папка пришел с улицы, присел на краешек дивана:
– Как, батя, полегчало?
– Полегчало, - прохрипел дедушка.
Помолчали. Я случайно оказался за комодом; ни дедушка, ни отец меня не видели.
– Поганистый он мужик, этот Колька, - сказал папка.
– Ты вот чего, Саня, других не очень-то осуждай. У него своя жизнь, у тебя - своя. Разберись-ка в ней получше. Вот дело будет! Чего чудить начал? С жиру бесишься, что ли?
– Запутался я, отец, - вздохнул папка, закуривая.
– Лучше не спрашивай.
– Как же "не спрашивай"? Мне Аннушку, дочку, жалко. Сердце-то, поди, ноет, моя ведь кровинушка.
– Уехать мне на Север, что ли, батя? Буду высылать деньги. Хоть не будут мучиться со мной...
– Это еще зачем? Ты - голова семьи. Го-ло-ва! Представь себе, к примеру, коня или человека без головы, без мозгов. Ходят они по улицам и тыкаются туда да сюда. Вот так и семья без мужика - бестолковость одна, дурость и нелепость. Ты, мужик, - голова, они - дети, жена - твое туловище, ноги, руки. Понял?
– Понять-то понял, да только не гожусь я уже для семьи, батя. Падший я ...
Дедушка резко привстал на оба локтя и угрожающе зашипел:
– Цыц, сукин сын! И чтобы не слышал таких речей. Будь мужиком, а не бабой, так твою перетак! Без семьи, голубок, ты совсем пропадешь, быстро опалишь крылышки. Поверь мне, старому: ведь тоже когда-то малость чудил, брыкался. Вот и учу тебя: не отрывайся от семьи. В ней твоя сила и опора. Мир - вроде как холодный океан, а семья - теплый островок, на котором и согреться можно, и от бурь укрыться. Не разрушай, Саня, свой островок, потом согреться будет негде. Понял, чудило?
Папка грустно улыбнулся:
– Понял, батя.
Радостно, легко у меня стало на сердце. "Неужели у нас все хорошо пойдет?"
В полночь я, Миха, Настя, Лена и Люся потихоньку от взрослых в баню гадать пошли. В парилке было очень тепло, осенне пахло сырыми березовыми вениками, в голове чуть кружилось. Мы зажгли свечку, забрались на сыроватый полок и начали гадать. На воткнутую в доску иголку ставили половинку скорлупки кедрового орешка и поджигали ее. Кто-нибудь, чья наступала очередь, загадывал имя любимого человека. Подожженная скорлупка начинала крутиться, и по ее движениям нам было вид, как его любит загаданный им человек. Если скорлупка крутилась сильно, искристо, - его любят сильно, если слабо крутилась... что ж, гадай, если хочешь, на кого-нибудь другого: может, он тебя любит.