Новеллы о Шекспире
Шрифт:
После этого толпа, конечно, растаяла.
Эссекс и его друзья заперлись в замке, и теперь замок осаждали правительственные войска. На чьей же стороне оказался в конце концов ее Виллиам?
Она сняла берет, повертела его и бросила на постель. С ума сойти, - так она и не переменила перо! Бог знает какая у нее голова стала за последние дни. Нет, не похоже, не похоже, чтобы он остался с ними до самого конца. Не такой он, совсем не такой. Как он пойдет обратно? Все-таки надо было захватить с собой стилет. Говорят, что иногда достаточно взмахнуть им, чтобы от тебя отстали. Да-да, с королевой плохие шутки, он должен был это знать. И что ему понадобилось в этой истории? Хочется быть повешенным на одной перекладине с графом? Тьфу, противно даже! Актеришка! Клоун!
Она вдруг подумала, что целый вечер занимается им, и встала. Зло толкнула стул, стул упал. Она не подняла его, а постояла над ним, раздумывая о чем-то, и вдруг окончательно решила, что ей не хочется видеть этого Ричарда. Она села опять, крепко, по-мужски, опершись на подлокотник, и задумалась. Да, вот Шекспир. У него были мягкие, удлиненные руки, настолько нежные, что нельзя было поверить в их силу, - такая широкая, крепкая ладонь. Однажды он долго смотрел, как она играет, и когда она устала и поднялась с места, он тоже сел к клавесинам. Он взял только несколько аккордов, сильно и плавно, но она сейчас же поняла, как гибки и умелы его пальцы. И когда потом она осторожно взяла его за руку, только чуть-чуть выше запястья... Но вот, кажется, с этого и началось. Еще ее почему-то раздражала донельзя большая плоская серьга. Она глядела на нее, и обязательно хотелось дернуть его за мочку. Ей обязательно нужно было бы стать его любовницей. Какое это упущение, что она не стала! Первый раз она сказала правду Пембруку, и тот, кажется, в первый раз не поверил ей. Она даже и сама не понимала, как так случилось, что с этим человеком не жила? Какие у нее были тогда соображения? Зачем ей было это надо?
Становилось все темнее и темнее; изнемогая от разнородных мыслей, она закинула голову и до хруста заломила руки за спиной... У него такие сильные, грубые руки, не нежные, а грубые. Это зря она вспоминала, что они нежные и мягкие. У него в последнее время было такое жесткое, прерывистое дыхание. Так дрожал голос, когда он говорил с ней. Она видела: ему и дышать было трудно в ее присутствии. И это она сделала, она, она! Однажды она стала перевязывать ему палец, а царапина была старая, засохшая, совсем не нужно было ее перевязывать, но их руки были соединены, ей казалось то кровь переливается из сосуда в сосуд. Другой раз вышло так: он надкусил яблоко, но есть не стал, положил на стол, а она взяла это яблоко и так просто, как будто это следовало само собой, откусила тут же, где и он. Так они съели это яблоко. Вот тут-то она и увидела - он вцепился руками в крышку стола, и ему трудно дышать. А какие стихи он писал после! С ума сойти. Тогда ей было смешно, а теперь просто жалко его. А жалость-то у нее всегда была самым сильным чувством. Когда она жалела, она могла пойти на что угодно - на связь-то во всяком случае.
Она встала и прошлась по комнате.
Свеча коптила.
Грязный полог над гнусной, скрипучей кроватью выглядел сегодня особенно мерзким в этом желтом, расслабленном свете.
Она подошла к окну, подняла и опустила зачем-то занавеску.
Ей было все противнее, скучнее, все томительнее, - на нее находил тот приступ тоски и бешеного, острого недовольства собой, которые все чаще и чаще стали посещать ее последние дни. И знала об этой тоске только она одна.
– Скорее бы!
– сказала она вслух, со страдальческой гримасой и стукнула каблуком об пол.
–
И, словно услышав ее, в дверь постучали.
– Кто?
– спросила она, не двигаясь.
– Ричард Второй, - ответил ей очень знакомый голос.
II
Бербедж уж совсем собирался идти на свидание, как вдруг к нему пожаловал Четль.
– Слышали?
– спросил он, стоя в дверях.
– Ничего я не слышал, - досадливо ответил Бербедж.
– Сдались все до одного, - торжествующе объявил Четль, так, словно это было его личной заслугой. Он прошел и бухнулся в кресло.
– Под условием рыцарского обращения и беспристрастного разбора дела.
– Кто это?
– снова спросил Бербедж.
– Да все, как есть: и Эссекс, и Рутленд, и Соутгемптон, и Блонд, все, все! Да ведь вы были там, кажется, и видели их всех?
– Нигде я не был, - досадливо отрезал Бербедж.
– Слушайте, дорогой, зачем вы полезли в драку?
– Вот!
– строго, с глубоким удивлением сказал Четль.
– Оказывается, я опять виноват во всем. Я же сказал только вам: "Спасайте вашего друга".
– Действительно, очень ему это было нужно, ворчливо буркнул Бербедж, придумывая, что бы соврать Четлю, чтобы тот не увязался. Ведь этот старый бродяга отлично знает, куда он пойдет. Так попробуй-ка выживи его. Вот сидит и мелет всякую чепуху. Напоить его, что ли?
Он подошел к шкафу и вынул из него бутылку с белым хересом, совершенно особым, который специально доставал для этого холостяка. Долго сердиться на него не мог. Ну что же, пусть леди немного подождет. А он опоздает. Может оно и лучше так.
– Как поживает ваша трагедия?
– спросил он уж мирно.
– Какая это?
– Четль не отводил глаз от бутылки.
– Ах, то о Вильгельме Завоевателе?
– Он вдруг радостно засмеялся.
– Я сегодня встретил вашего друга и сказал ему: "Мистер Шекспир, имейте в виду - я обгоню вашего "Гамлета". Он мне поклонился слегка, вы же знаете, какой он вежливый, и сказал: "Пожалуйста, пожалуйста, мистер Четль. Действительно, трагедия моя совсем замерзла. Я очень буду рад вашим успехам. Но о чем вы пишете?" Я сказал ему: "Пишу трагедию о Вильгельме Завоевателе, и ваш друг Бербедж говорит, что моя трагедия будет стоить больше всех ваших хроник". "Почему?" - спросил Шекспир. Я ему ответил: "Мистер Бербедж говорит, что Вильгельм Завоеватель достойнее Ричарда, потому что пришел раньше его".
– Ну и что же вам ответил Билл?
– спросил машинально Бербедж, наливая стакан Четлю.
Четль отпил большой глоток и закрыл глаза, вслушиваясь в терпкий вкус хереса.
– Вот это вино!
– сказал он восхищенно.
– Где вы его достали? Оно старше нас обоих. Да, так что сказал мне ваш друг? Ничего он мне не сказал, только поклонился. Ему, знаете, было уже не до того. К тому времени они уже пробились к Темзе.
– Куда?
– спросил настороженно Бербедж.
– К Темзе, к Темзе, в замок графа! В Эссексхауз.
– Как?!
– вскочил Бербедж.
– Да где же вы его тогда видели, Четль, Четль?
– Он схватил его за плечи.
– Да что же вы молчали? Билл, значит, тоже был замешан в это дурацкое дело?
– Он жал его плечи все больнее и больнее. Где же он теперь?
– Не знаю, не знаю, голубчик, - миролюбиво ответил Четль, осторожно освобождаясь от его сильных рук ремесленника.
– Я его видел в толпе, а где он, что он?
– я не знаю.
Он видел, что Бербедж мечется, ища шляпу, и добавил уже успокаивающе:
– Да нет, вы не волнуйтесь, не волнуйтесь, дорогой. Ничего особенного не случится. Ведь он так пошел, поглазеть.
Он не договорил до конца, потому что Бербеджа уже не было. Он бежал по улицам.
Человек он был неторопливый, медлительный, хотя моложе Шекспира, но уже тоже в летах и всегда помнил об этом. Но сейчас он летел, как стрела Робин Гуда. Сейчас он толкал и опрокидывал прохожих. Сейчас он зацепился и опрокинул какую-то корзинку. Сейчас он сбил ребенка и ребенок орал. Только одно помнил он: Виллиам был там!