Новеллы о Шекспире
Шрифт:
Анна по-прежнему молчала, и пастор ответил за нее сам:
– Вот вы не знаете это, и правильно - он же ничего не пожелал вам объяснить. Он просто написал: "Театр сгорел, жди, я еду". А сердца наши неустанно спрашивают - зачем? Зачем? Зачем ты пожелал вернуться?
– Пастор выдержал приличную паузу и продолжал: - Царь-псалмопевец писал: "Блажен муже, иже не ходит на совет нечестивых и не сидит в собрании развратителей". А ваш муж не таков - он ходил, и сидел, и даже, простите меня, возлежал в собрании развратителей. Ну что там говорить! Мы же знаем кое-что про его молодые годы!
Матушка
– "К Господу воззвал я в скорби моей и он услышал меня", - ибо Господь всегда слышит грешника, - объяснил он от себя, - но что же толкнуло грешника к Богу? А вот. "Нет мира в костях моих, говорит грешник, - смердят и гноятся раны мои от безумия моего. Я согбен, поник, ибо чресла мои (пастор мельком, но значительно взглянул на Анну) полны воспалениями и нет целого во плоти моей". Так вот что, оказывается, привело грешника к Господу.
– Пастор закрыл молитвенник, так ни разу и не заглянув в него, и положил на стол.
Анна помолчала, а потом тихо спросила:
– Поэтому, вы думаете, он и приезжает к нам?
Пастор покачал головой:
– Нет, я этого не думаю. Потому уже не думаю, что ровно ничего не знаю.
– Но он был доволен, что произвел на старуху нужное впечатление, - так это или не так, но этого разговора она не забудет.
– Ну вот, может быть, ваш зять чего-нибудь знает. Он же доктор. Мистер Холл вам ничего не говорит?
– Он тоже ничего не знает, - тихо покачала головой старуха.
– Он прочел письмо и говорит: "Пусть мистер Виллиам приезжает и садится во главе стола", - вот и все, что он говорит! От него многого не узнаешь!
– Ну, значит, ничего и нет!
– спокойно воскликнул пастор.
– Дайне телесные язвы страшны христианину, - праведный Иов, сидя на гноище, черепком выскребал свои язвы, но Господь возлюбил его. Тут другое, - он посмотрел прямо в глаза Анны.
– "Рече безумец в сердце своем - несть Бога!" Вы понимаете меня?
На этот раз старуха испугалась так, что даже вскочила с места.
– Что вы, что вы!
– закричала она, протестуя.
– Виллиам всегда верил в Бога! Ой, что вы такое, в самом деле, выдумали? Нет, он верует, верует, он очень даже верует в Господа!
– А по ее щекам уже ползли слезы.
– Он верует!
– скорбно улыбнулся пастор.
– Да, но как, как? В писании сказано: "И бесы веруют и трепещут", - так как же верует ваш супруг? Как трепещущий бес или как добрый христианин?
Руки у старухи так и ходили на ее коленях, она сделала движение встать и снова села. Открыла и закрыла рот. Потом заплакала, тихо и горько.
– Так, значит, вы думаете...
– беспомощно спросила она, утирая слезы.
– Ах, опять я думаю!
–
– Да я ничего не думаю. Ровно ничего, допускаю даже, что он добрый христианин. Ведь уцелел же Даниил во рву львином. Уцелеет и праведник среди языческих торжищ! Будем думать, что мистер Виллиам возвращается с благочестием в сердце и раскаянием в душе, но если это не так, - он взял Анну за плечо, если это все-таки не так, говорю я, пусть ваш дом, как и ваше сердце, превратится в крепость и не впустит к себе торжествующего зверя. Помните слова Спасителя: враги человека -домашние его; помните притчу об оке, искушающем вас. Лучше вырвать его, чем искуситься. Вот это все. Будьте тверды и готовьтесь к испытанию вашей веры. Ибо некто уже стучится в двери вашего дома и во тьме мы не можем разглядеть лица его. Так будем же ждать и молиться!
Глава 2
Только что пронесся косой солнечный дождик, загнал под навес кур, стеклянно прозвенел по лужам, и на дворе вдруг сильно запахло свежим сеном и мокрой глиной. В это время с последними каплями дождя и влетел в ворота трактира "Золотая корона" веселый всадник. Он был высок, плечист и осанист. На нем был зеленый дорожный плащ, сапоги с фигурными шпорами, на боку дворянская шпага. И конь и всадник сильно устали, оба были в поту и грязи, но ни тот, ни другой не вешали голову. Влетев во двор, конь весело заржал, а всадник припал к самому седлу и, заглянув в распахнутые двери конюшни, крикнул:
– Дедушка Питер! Эй, старина, что, ты не хочешь встречать гостя?
Зазвенело ведро, и из конюшни вышел высокий, худой старик в вязаной фуфайке, горло у него было костлявое и щетинистое, как у ощипанного петуха.
Он посмотрел на всадника и воскликнул:
– О, мистер Шекспир! Приехали? А мы ведь, признаться, думали...
– А вы думали, что мистер Шекспир уже сгорел с театром?
– Шекспир легко соскочил с коня.
– А вот видишь, приехал! Здравствуй, здравствуй, старина! Он смотрел на него весело и дружелюбно.
– Как живется, как можется?
– Старик вздохнул.
– Что, разве не расколдовала тебя та ведьма? Все болит живот-то?
– Все-то вы помните, мистер Виллиам!
– хмуро улыбнулся старик.
– Нет, ведьма-то расколдовала, да какое житье в семьдесят лет? Так - доживание! Он провел рукой по шерсти лошади.
– Что, опять небось неслись во весь опор? Ишь спина-то мокрая. Как бы не сгорела! Небось опять неслись, спрашиваю?
– А ты поводи, поводи ее по двору, не ленись! весело воскликнул Шекспир.
– Нет, последний перелет только скакали! Я ведь думал, ливень хлынет, вот и торопился!
– Как раз ливень хлынет, когда кругом солнце, - недоверчиво улыбнулся старик и взял лошадь за ухо.
– И сколько же вы за нее заплатили?
Шекспир прищурился.
– А что, нравится?
– Он потрепал лошадь по гриве.
– Хороша, хороша лошадка! Дорого! За эту, уж точно, дорого заплатил! Ты бы вот сколько дал? Я продам!
Старик пожал плечами, и лицо его сразу стало тупым и равнодушным.
– Да нам такая к чему? Нежная, холеная, простыла - и все. Конечно, помялся он, ~ если не подорожитесь...
Шекспир вдруг прыснул и расхохотался.
– Ах, старина, старина! И говоришь - семьдесят лет! Так слышишь, поводи, поводи по двору.
– Он пошел и остановился.
– Хозяин дома?