Новеллы
Шрифт:
Сунув в руку пастору книгу псалмов, Юргит тихонько подталкивал его к двери, за которой раздавались громкий говор и, кажется, приглушенный смех. Но пастор упирался: он еще не разобрался в своих мыслях, не знал, с чего начать проповедь. Правда, это было скорее внутреннее сопротивление, а ноги сами шли туда, куда тянул его Юргит. У самой двери он шепнул пастору.
— Подумайте о своем сыне, о том, что ему надо платить за обучение. Подумайте о дочери, которая служит на почте. Подумайте о своих детях…
Пастор и сам думал об этом. Как всегда в таких случаях, мысли с необычайной быстротой проносились в голове. Он успел подумать
Юргит широко распахнул скрипучую дверь и придержал ее, пропуская вперед пастора. Говор постепенно стихал. Все старались сесть прямее. Кто-то откашлялся, кто-то высморкался. Пастор, нарочно медля, поднялся на школьную кафедру, и воцарилась полная тишина.
Пастор обвел глазами комнату. Хотя очки были чистые, он ничего не видел. Опустил голову и заметил чернильное пятно и вырезанные на еловой доске буквы «К» и «П». Голос Иеговы больше не звучал в его ушах, только в висках сильно бился пульс.
Он поднял голову и теперь увидел самое главное. Загорелые лица, пытливые глаза… Белые с низким вырезом блузки и приколотые к ним букетики цветов… Старуха, приходившая за своими шестьюдесятью рублями, вытирала глаза большим синим платком.
Вдруг он услышал собственный голос:
— Я господь бог твой, бог могущественный и гневный…
Его остановило чье-то негромкое, пискливое покашливание. Кашлял Юргит. При этом он как-то странно посматривал на пастора… И тот опомнился. Его устами заговорил прежний Иегова… Дома дочь сама стирает свою белую блузку, она носит на груди букетик искусственных фиалок… Он посмотрел в окно. Там уже не видно было черной тени Иеговы. Только чуть дрожала зеленая листва старой липы. Сквозь прогалы в ветвях тянулись, как струны, солнечные лучи. За развалинами волостного правления открывалась лазурь небес. На травке возилась с кошкой дочка прислуги учителя…
— Но я бог милосердия и любви, я творю милость до тысячи родов боящимся меня и соблюдающим заповеди мои. Аминь.
Дальше пошло успешнее. Пастор отмахнул полу талара и достал из кармана набросанный в Риге конспект проповеди. Он время от времени заглядывал в него, однако не слишком строго следовал всем пунктам. В ушах его звучал иной голос, иные слова были в его устах.
— Велик гнев Иеговы, но велико и милосердие его. Он сотворил человека существом слабым и греховным и потому дарует ему прощение как непослушному, но любимому дитяти. Все мы пребываем в немощах и неведении — знатные и простолюдины, богатые и бедные. Но сила господня осеняет нас и мудрость его являет нам свет.
Так говорил теперь Иегова. И чем дальше, тем ревностнее возвещал пастор веления его. Раньше он не признавал громкой и пустой риторики. Но теперь он изменил своему характеру и обычаю. Ибо таково было веление божие, такова его воля…
Пастор приводил поэтические сравнения и примеры из истории Латвии. Он цитировал народные песни и речь Линдыня в Учредительном собрании, говорил о пользе гуляний на лоне природы и счастливом будущем народа…
Задав молящимся петь псалом, пастор Зандерсон вышел на минутку, прежде чем продолжить богослужение. Вслед за ним в комнату учителя вошел Юргит. Пастор, почти улыбаясь, поглядел на церковного старосту.
— Ну?
Мартынь Юргит кивнул головой.
— Хорошо. Начало удачное. Если и дальше так пойдет, мы еще можем надеяться…
Мимо окна во двор въехала первая упряжка — привезли крестить… Младенец заливался плачем.
1923
ГОСТЬ ДОКТОРА МАРТИНА
Доктор Мартин отодвинул рукопись перевода и греческий подлинник Нового завета. Оперся щекой на руку и прислушался. На дворе выл и бушевал ветер. Словно тысяча исступленно мяукающих мартовских кошек скреблись в стены Вартбургского замка.
Доктор Мартин покачал головой. Опять он! Вот уже девятую ночь — едва только стемнеет! И ничего удивительного — ему не дает покоя удачный перевод Библии. Он не может примириться с тем, что скоро в печатнях гуманистов перевод этот размножат в тысячах экземпляров, что люди сами будут читать его, размышлять над ним. Обретут истину и приблизятся к господу. И тогда настанет конец царству лжи. Потому он так и беснуется. Потому его легионы уже девятую ночь неистовствуют вокруг замка.
Доктор Мартин подпер рукой и другую щеку. Закрыл глаза и попробовал заткнуть уши. Углы комнаты тонули во мраке, в окно глядела черная ночь. Из слепых глаз ее по стеклу катились зеленоватые капли. Доктор Мартин пытался вспомнить псалом, который однажды вдохнул в него силы. Когда он с горсткой друзей прибыл в Вормс… Галки с карканьем срывались с колокольни и карнизов старинного собора.
«Коварный враг», — мысленно произнес он. Тук-тук-тук… раздалось где-то у него за спиной. Он опасливо оглянулся. Никого не было. Только огромный паук спустился с печки и быстро исчез в углу. У доктора Мартина забегали по спине мурашки. «О, как слабы мы…» — мысленно продолжал он. Дойдя до места «Чья десница вовеки всесильна…», он успокоился. Кого он боится? Разве с ним не был всегда тот, кто вселил в него мужество в Виттенберге и силу и мудрость в Вормсе, кто склонил к нему сердце курфюрста?
«Пусть сонмы бесов…» Тук-тук-тук!.. Доктор Мартин вскочил со стула и посмотрел в окно. Нет, это не ветер стучит. И не дождь. Быть может, это старый клен дотянулся ветвями до второго этажа. А две искры за окном?.. Потухли. Скатились вниз… Это просто две капли дождя блеснули в свете лампы. Доктор Мартин снова оперся головой на ладони, пытаясь поймать оборвавшуюся нить псалма.
За стенами скреблись и мяукали. Доктор Мартин насилу подавил дрожь и продолжал: «Князь тьмы, князь тьмы…»
Тук-тук-тук! — глухо застучало в старинную дубовую дверь. Доктор Мартин опять вздрогнул, но уже не так сильно. В дверь — это не страшно! Должно быть, за ним пришел слуга курфюрста. Его светлости не спится и захотелось немного побеседовать… Или постучала смазливая горничная, которая приносит ему обед и всегда задерживается красноречивым взглядом на худой мускулистой фигуре монаха.