Новеллы
Шрифт:
Пастор Краузе повернулся направо, где столпилась большая часть прихожан, и продолжал свое слово.
О семейной жизни рингсдорфского пастора и его покойной супруги он рассказывал так, словно рингсдорфцы ничего о ней не знали. Однако всем известные случаи он сумел разукрасить такими подробностями, что людям и в самом деле казалось, будто они слышат об этом впервые.
Он отлично видел, что все женщины — и старые, и молодые, и справа, и слева, и спереди — с удовольствием на него смотрели. Это тоже вдохновило его. Надгробное слово начинало ему нравиться, а это было самое главное. Он снова пустил в ход руки, жестикуляцию,
Указав на суетность мирской жизни, на ничтожество земной любви и страданий по сравнению с теми радостями, которые ожидают нас в небесных чертогах, он обратился к теме, на которую навела его фрау Корст и которую он обдумывал и сам.
— Усердная молитва — самая надежная опора в любом горе. Дни и недели минуют, но он один пребудет с нами во веки веков. Жизнь человеческая быстротечна, подобно жизни лепестка или росинки. Человек покидает нас, дабы мы остались одни и в муках одиночества очистились от всякой скверны. Дабы мы пробудились от заблуждений просветленными, обогащенными, освященными страданиями, дабы мы приблизились к господу и были готовы к тому часу, когда он призовет нас к себе.
Слезы стояли в глазах пастора Краузе, когда он кончил. Но эти слезы были ему приятны. Он знал, что говорил хорошо, и еще минуту постоял со сложенными руками и склоненной головой, чтобы дать последним словам как следует проникнуть в сердца и чтобы прихожане могли еще полюбоваться на него самого.
Воспитанницы покойницы пришли проводить свою учительницу. Сбившись в белую стайку, они, словно пташки, тоненькими голосками, часто ошибаясь, спели «Покойся мирно…». Это было до того умилительно и трогательно, что всплакнули даже ко всему привычные старухи, не пропускавшие ни одних похорон в радиусе двадцати километров. И из мужчин кое-кто провел шапкой по глазам.
Грюнтальский пастор подошел к своему коллеге выразить свое соболезнование и пожать руку. Фогель наконец встал с гранитной тумбы, и Краузе заметил, что глаза вдовца следили за ним, пока он обходил могильный холмик и пробирался сквозь толпу прихожан. Когда он уже пожимал ему руку, пастор Фогель все еще не сводил с него глаз, и трудно было понять, хочет ли он о чем-то спросить или что-то возразить. Нехорошие были у него глаза. Глубоко ушли они в черные впадины и как-то уж очень блестели, отражая то невыносимую муку, то какую-то странную усмешку.
Только благодушное настроение после удачного слова не позволяло пастору Краузе рассердиться по-настоящему. Он повернулся к двум знакомым крестьянам, которые, видимо, хотели с ним поговорить.
Один из них, бородач, пожал ему руку.
— Спасибо вам, господин пастор, спасибо! Великолепная проповедь!
Грюнтальский пастор махнул рукой.
— Ну, что вы! Рингсдорфский пастор говорит проповеди лучше.
— Наш пастор тоже хорошо говорит. Мы им довольны. Только иной раз он заводит речь о каких-то непонятных нам вещах. И потом, он чересчур уж редко поминает имя господне. Нам больше нравится, как вы.
Другой, усач, подхватил громовым голосом прусского фельдфебеля:
— Совершенно верно! Грюнтальский пастор говорит точь-в-точь, как наш прежний пастор.
Пастору Краузе некогда было сообразить, следует ли ему радоваться сравнению с прежним пастором или наоборот. За спиной у него обменивались впечатлениями женщины.
— Видели, милая фрау Кетлер? Ни одной слезинки не уронил.
— Да, да, милая фрау Лангшток! У него каменное сердце. Да еще уселся на тумбу перед могилой господина Хагена! На что это похоже!
— А как хорошо говорил грюнтальский пастор!
— Да, да, да! Грюнтальский пастор такой милый!
Это «да, да, да» протянула растроганная дочка рингсдорфского фельдшера. Сквозь ее розовое маркизетовое платье просвечивала белая нижняя юбка; серые глаза с наслаждением останавливались на бархатном берете с плоским помпоном.
Грюнтальский пастор был вполне доволен тем, как он справился сегодня со своими обязанностями, и в не меньшей степени с самим собой.
Тем временем богатые рингсдорфские крестьяне с женами вереницей проходили мимо своего пастора и в знак сочувствия пожимали ему руку. Делали они это довольно медленно: а вдруг он все же пригласит хотя бы на чашку кофе или рюмку ликера? Прихожане победнее стояли кучкой и тоже кивали головами. А пастор только безразлично протягивал руку и смотрел куда-то вдаль.
Пройдя мимо пастора, разочарованные прихожанки еще немного помешкали.
— Вы заметили, милая фрау Кетлер? Он никому не смотрит в глаза.
— Да, милая фрау Лангшток. Хоть бы слово кому сказал!
— И ни одного родственника не пригласил на похороны! Просто неслыханно!
— Когда хоронили господина Хагена, одних приглашенных было больше сотни.
— Шесть гусей на обед зажарили.
Усач, услышав это, загремел:
— Две бочки мюнхенского на село!
Люди переминались с ноги на ногу, ожидая, что будет пастор делать. Он, конечно, опустится на колени перед могилой и углубится в молитву, как справедливо сказал грюнтальский пастор. Может быть, он стыдился плакать перед людьми. Кивая друг другу и грозя пальцами, они всей гурьбой отошли к ограде и стали оттуда наблюдать.
Вот он, оставшись один, повернулся и огляделся. Люди подталкивали друг друга.
Пастор Фогель подошел к могиле, склонился над ней. Венок из васильков, возложенный маленькими певчими, сполз набок — он поправил его, положив на розы, принесенные взрослыми девушками, выпрямился и пошел прямо к воротам. Никому не сказав ни слова, спрятав руки в карманы, втянув шею в воротник, Фогель, желтый, тщедушный, сгорбленный, нетвердым шагом спешил прочь по дороге между скалами, словно хотел убежать отсюда.
Прихожане переглядывались и пожимали плечами. Женщины громко застрекотали, мужчины толпою повернули к трактиру, решив за свой счет помянуть покойницу несколькими кружками пива.
Только у мостика грюнтальский пастор догнал своего коллегу и бережно взял его под руку. Краузе так и сиял, довольный удавшейся церемонией и отзывами прихожан. Рингсдорфский пастор опять вопросительно взглянул на грюнтальского. Нехорошие у Фогеля были глаза, с каким-то мрачным блеском.
— Ну, что вы скажете, как я справился?