Новеллы
Шрифт:
Когда солнце зашло, грюнтальский пастор встал из-за стола и начал собираться домой. У него едва хватало времени, чтобы засветло перейти по тропе через гору и миновать сосновый лесок по ту сторону ее.
Он хлопнул Фогеля по плечу.
— Выше голову, коллега! Мы еще поживем! Для нашего дела нужны люди, которые не гнутся и не ломаются. Пойдемте выйдем на свежий воздух. Свежий воздух во всех случаях — лучшее лекарство против дурного настроения.
Фрау Корст выбежала на крыльцо с пальто и шляпой хозяина.
— Вам будет холодно, господин
Но они отошли уже довольно далеко. Грюнтальский пастор что-то крикнул в ответ. Затем они исчезли у кузницы, за живой изгородью из акаций.
Фрау Корст покачала головой и вздохнула. Она долго смотрела им вслед.
Пастору Краузе очень хотелось говорить. У него было такое чувство, будто его коллега вбил себе в голову какую-то нелепую мысль и ее непременно нужно опровергнуть. В сумерках уже не видно странных глаз Фогеля, к тому же от вина Краузе стал очень самоуверенным. Он без обиняков начал с самого главного:
— Почему вы, уважаемый коллега, весь день так странно смотрите на меня? Неужели я недостаточно хорошо справился со своими обязанностями!
К удивлению его, рингсдорфский пастор ответил сразу и, казалось, охотно:
— Я смотрел не на тебя. Я смотрел в зеркало.
У грюнтальского пастора по спине мурашки забегали. Он с ужасом вспомнил, как давеча фрау Корст шепнула ему на ухо:
— Когда собака не ест, значит, она бешеная. Не бывает ли то же самое с людьми?
Грюнтальский пастор оглянулся. На тропе не видно было ни души. Крыши домов в отсвете заката казались темно-красными.
Рингсдорфский пастор шел с непокрытой головой, размахивая руками. Нельзя же было бросить человека, когда он явно утратил от горя душевное равновесие. Пастор Краузе нагнал коллегу и пошел рядом. С минуту подумал, что бы такое еще сказать для проверки. Так ничего и не придумав, он положил коллеге руку на плечо и снова начал:
— Усердная молитва — самая надежная опора в любом горе. Жизнь человеческая быстротечна, подобно жизни лепестка или росинки.
Пастор Фогель утвердительно кивнул головой.
— Конечно! И в этом зеркале я увидел лицо актера или клоуна.
У грюнтальского пастора опять по спине мурашки пробежали. В самом деле, фрау Корст права! Фогель уже не в состоянии следить за логическим ходом мысли. Тем более нельзя оставлять его в заблуждении. Может быть, все-таки удастся обнаружить просвет в больном мозгу бедняги?
Грюнтальский пастор продолжал говорить и, все больше пугаясь, слушал бессмысленные ответы, не имевшие никакой связи с тем, о чем он спрашивал.
— Вам будет холодно, коллега. Я охотно проводил бы вас обратно. Вообще-то ночью мне торопиться некуда.
— Я и сам хотел бы вернуться. Давно хотел. Но через тридцать два года это уже невозможно. Это свыше человеческих сил. Она тоже ничем не могла помочь мне. Бедняжка, как она страдала! И все равно улыбалась. Ты можешь себе представить, Рихард, как трудно улыбаться, когда в сердце у тебя кровоточащая рана?
— Как хотите, коллега. Вы можете спокойно переночевать и в Грюнтале. Недавно у меня отремонтировали комнатку на верхнем этаже.
— Как странно, Рихард, что человек никогда не может оставаться на месте. И вернуться назад не может, а тем более идти вперед. Эту дилемму я охотно предложил бы разрешить нашему старому профессору логики. Он был такой умный человек.
— А я снова говорю вам: возьмите себя в руки! Этого требует ваш сан. Вы должны подавать пастве пример смирения и самообладания.
— Слушая тебя, Рихард, я весь день вспоминаю своего бывшего учителя риторики. Я у него каждый семестр кончал с похвальным отзывом. Он преподавал художественное чтение в высшей театральной школе. Потому-то он так хорошо и готовил актеров.
— Уважаемый собрат по профессии…
— Ты говоришь, по профессии, Рихард? Профессия актера, по-моему, самая лучшая. Потому что все считают его актером, и сам он не скрывает этого. Ему не нужно тридцать два года подряд играть одну и ту же роль. Одну и ту же роль, как это ужасно! Когда я еще был студентом, в газетах писали, что одна актриса утопилась в реке из-за того, что директор театра отказался дать ей новую роль. Я часто вспоминаю ее. Как я хорошо понимаю эту смелую женщину!
— Позвольте, коллега, я лучше возьму вас под руку — вы, кажется, споткнулись. Вот так. Мы еще немного поднимемся в гору, минуем обрыв, и тогда сразу начнется сосняк. Через час мы будем дома. Посидим немного на веранде и поболтаем. Там, в Грюнтале, чудесный пейзаж. Прямо как в Швейцарии, на поляне Рютли.
— Вильгельма Телля всегда играет лучший актер в труппе. И в публике каждый раз кто-нибудь всхлипывает, когда он сбивает выстрелом с головы сына яблоко. И актер этого ничуть не стыдится. Ведь все знают, что он актер и исполняет свою роль. А после спектакля какой-нибудь меценат угощает его в ресторане жареным фазаном и вином. В ресторане он веселится больше всех и рассказывает забавные истории. И окружающим ничуть не стыдно, потому что он свою роль сыграл по-настоящему хорошо.
— А когда нам, уважаемый коллега, станет прохладно на веранде, мы зажжем лампу в столовой и попросим Луизу что-нибудь спеть. Она еще молода и ходит в белом чепчике, как ваша фрау Корст. К тому же она очень хорошо поет тирольские песни.
— Да, да… О чем же мы сейчас говорили? Ах, да, вот о чем. А назавтра он будет играть Наполеона или, скажем, графа Эгмонта. И опять ему ничуть не будет стыдно, если из первых рядов партера какая-нибудь девица в прозрачном розовом платье и белой нижней юбке кинет ему на сцену розу, а он пошлет ей в ответ воздушный поцелуй. Он актер и вправе вести себя, как все люди. Он надевает маску только на сцене, он лжет только в театре. Он счастливец, потому что от него не требуют, чтобы он лгал и на улице, и дома, и в баре за рюмкой ликера. Он может сидеть там со своей поклонницей и может попросить ее спеть ему тирольскую песенку.