Новейшая оптография и призрак Ухокусай
Шрифт:
После этого он кликнул двух слуг, они развязали Барберия, дали ему немного времени, чтобы размял затекшие мышцы, и выпроводили за дверь. Последовавшая неделя была невыносимой. Скрытый в глубинах разума безумный голос твердил, что господин Косье непременно обманет, донесет в полицию и отберет бритву. Каждую минуту он ждал, что его выследят и схватят, совершенно потерял сон, и мне никак не удавалось по-настоящему поохотиться: он непрерывно вспоминал обо мне. Не могу объяснить, почему он не уехал из города, ведь внутренний голос все время звал его сделать это. Но та часть Барберия, которая оставалась наверху, поверила господину Косье и с нетерпением ждала свободы от «демона». Он остался. Подстрекаемый подспудными опасениями, он взялся следить за господином Косье – очень неумело, зато убедился, что тот ходит не в полицию, а в библиотеку. Это его успокоило. Наконец, выдержав всего семь дней, но убежденный, что
– Несмотря на всю свою эмоциональную восприимчивость? – спросил Персефоний.
– Да, – не стал отрицать Ухокусай. – Главное чувство, которое обуревало господина Косье, – это желание заполучить меня. В сравнении с ним другие были мелки, и я не замечал их. Признаться, в тот вечер я был ближе всего к тому, чтобы переменить хозяина. Я так устал от Барберия, что обязательно воспользовался бы случаем оставить его, но, к сожалению, в мыслях господина Косье я не был чем-то определенным, он думал обо мне даже не как об «ожившей» бритве, а просто как о некоем объекте исследований, лишенном определенных качеств и свойств. Потом он ушел, а Барберию принесли ужин, в который, как оказалось, было подмешано снотворное. Думаю, господин Косье догадывался о противоречивых желаниях своего гостя. Я наконец освободился и в тот вечер перекусал четыре уха, включая правое у хозяина ателье. Слуги его пришли в ужас, но господин Косье только посмеивался, говорил, что его ожидания оправдываются, а завтра ритуал будет исполнен и предметный призрак окажется в его власти. Убежденный, что эта ужасная сцена ни к чему не приведет, я покинул дом, чтобы поохотиться, но охотничьего азарта не было, и я до самого утра провисел на фонарном столбе, предаваясь тягостным мыслям. Я бы отдал все, если бы что-нибудь имел, за возможность не возвращаться, но с первыми лучами солнца Барберий сбросил оковы тягостного сна и я ощутил страстный зов его больной души. К столбу, на котором я устроился, как раз приближался фонарщик с гасильником, и мне пришло в голову сыграть с ним шутку; он уже тер глаза, недоумевая, откуда взялся второй фонарь там, где он всегда видел только один, а я готов был сменить облик, прикинувшись полной луной, как вдруг словно черный водоворот засосал меня, и я вернулся в каморку. Там, склонившись над еще не проснувшимся по-настоящему Барберием, стоял господин Косье и что-то шептал, держа в руках вот эту самую бутылку. Увидев мое появление, он сбился и тут же начал читать заклинание снова. Прежде чем Барберий протер глаза, я уже был запечатан в бутылке. Остальное мне неведомо, но, судя по тому, что рассказал вам призрак Барберия, господин Косье уговорил его сохранить в тайне свою роль в «освобождении» и осуществил бессмысленный ритуал, чтобы сумасшедший поверил, будто он сам, своими силами прогнал от себя демона. Думаю, расчет оказался верен, и спустя какое-то время Барберий убедил себя, будто так все и было. Но это лишь мои догадки, потому что сам я с тех пор возвращался к жизни нечасто и ненадолго, чтобы служить объектом исследований, и не видел ничего, кроме лаборатории.
– К мсье де Косье ты тоже привязался? – спросил Сударый.
– Нет. Это было невозможно. Я так и оставался для него чем-то неопределенным.
– Чем же закончилось твое заточение?
– Вы знаете ответ, – промолвил Ухокусай.
Сударый кивнул и глубоко задумался.
Посетитель, зашедший именно в эту минуту, застал престранную картину: молодой мужчина с бутылкой в руке, девушка с тетрадью, упырь и домовой с суровыми лицами стояли полукругом и в полном молчании пристально взирали на занимавший половину стола диковинный чужеземный фонарь. На посетителя они тоже взглянули молча и пристально.
Первым опомнился Сударый. Как ни в чем не бывало он убрал бутыль на полку, фонарь переставил на пол и сказал:
– Добрый день, рады приветствовать вас. Проходите.
– Мне бы… Здравствуйте! Я бы вот… – Вошедший человек то и дело поглядывал на фонарь, словно ожидал, что сейчас все опять начнут рассматривать его, а про посетителя забудут. – Или, может, я не вовремя?
– Ну что вы, милостивый государь! Вот вешалка, раздевайтесь, присаживайтесь. Вереда, запиши посетителя. Итак, вы хотите заказать портрет?
Деловой голос Сударого заставил всех вернуться к реальности. Совместно с Вередой они выяснили пожелания клиента – а это оказалось нелегкой задачей, потому что у самого клиента никаких пожеланий не было, а только у его жены, потому что сам-то он разумный занятой, ему не до баловства всякого, да только вот жена… ей, видите ли, всенепременно восхотелось, ну так отчего бы не побаловать женщину на именины, только чтобы не хуже, чем у таких-то… В то, что ни Сударый, ни Вереда понятия не имели, чем отличался снимок «таких-то», посетитель, кажется, так и не поверил. На вопрос, когда этот образцовый снимок был сделан, он ответил неопределенно, так что потребовалось долго просматривать записи, чтобы установить наконец, что «такие-то» оптографировались вовсе не у Сударого, а у де Косье…
В общем, в тихое ателье вдруг ворвались будни оптографии, разрушив атмосферу жутковатой тайны. И даже могло показаться, что все это привиделось: и охота на предметного призрака, и его неживой, но вместе с тем завораживающий голос, и сам долгий рассказ. А что фонарь стоит восточный в углу – ну мало ли… стоит себе и стоит.
Но когда посетитель ушел, записавшись на сеанс, рабочее настроение тотчас раскололось под напором напряженной тишины, и фонарь опять оказался в центре внимания.
– Так что же нам с тобою делать? – спросил Сударый, возвращая фонарь на стол.
Тот по устройству своему был предназначен для того, чтобы стоять на полу, но, поднявшись до уровня глаз, словно становился полноправным собеседником.
– Я полностью отдаю себя в ваши руки, – последовал смиренный ответ.
– И все же я хочу знать, как сам ты видишь свое будущее.
– Очень-очень печальным. Я вижу только три пути. Два меня страшат, а третий недостижим.
– Расскажи о них.
– Я могу продолжать свое нынешнее существование, позорное и безнадежное, надеясь только, что когда-нибудь мне удастся снять проклятие Князя Мертвых. Это первый путь. Второй проще – я могу умереть. Правда, не сам – для этого мне понадобится помощь разумного. К примеру, ваша. Это очень привлекательный путь, но я слабодушно боюсь его, потому что меня не оставляет надежда на осуществление первого – что, если, думается мне, все же удастся еще в этом бытии очистить карму? И я колеблюсь.
– Каков же третий?
– Самый прекрасный и несбыточный. О нем бы стоило забыть совсем, но мечты утешают меня в скорби. Третий путь – это найти некую совершенную форму, в которой я мог бы провести остаток своей жизни простым полезным предметом, ни во что уже не превращаясь, независимо от чьего-либо желания.
– Почему ты думаешь, что это неосуществимо? Ты перебывал, наверное, тысячами разных вещей – неужели ни одна тебе не понравилась?
– Напротив, господин молодой мастер оптографии, я каждой из этих тысяч вещей безумно завидовал, и мне было горько терять каждую из моих форм. Но на этом пути мне тоже нужна помощь разумного. Если кто-то увидит во мне некую вещь и скажет: «Вот лучшее, на что ты способен», если поверит в это и не захочет, чтобы я становился чем-нибудь другим, я до скончания нынешнего бытия останусь этой вещью, и польза, которую принесу, послужит очищению кармы. И следующее воплощение будет не таким ничтожным, как то, какое ожидает меня, умри я сейчас.
– То есть если я сделаю за тебя выбор…
– Я буду бесконечно счастлив. Однако не смею просить вас, господин молодой мастер оптографии, не смею подталкивать вас к решению, ибо этот путь самый невозможный.
– Да почему же? Что мне помешает вообразить тебя чем-нибудь определенным?
– Не берусь судить.
Сударый задумался. Сомнения Ухокусая казались ему неубедительными.
– Не понимаю, что тут сложного, – словно отозвался на его мысли Персефоний. – Взять хоть этот же фонарь! Чем не хорош? Красив, полезен, правда, неуместен в современном интерьере, но ведь можно подыскать ему подходящую обстановку…
– Да, это уж лучше, чем бритвой в кармане сумасшедшего быть, – согласился Переплет.
– Чем же лучше? – удивил его вопросом Ухокусай. – Бритва – такой же предмет, как фонарь, иногда нужный, иногда нет. Ужасно было принадлежать безумцу… но не быть бритвой.
– Ну уж, во всяком случае, фонарь ничуть не хуже всего другого, – стоял на своем домовой.
– Однако и не лучше, – раздался голос Вереды.
– Вы правильно понимаете, госпожа студентка, – прогудел Ухокусай.
Сударый вздохнул. Загадка предметного призрака оказалась сложнее и многограннее, чем он ожидал.