Новик, невольник, казак
Шрифт:
– Везли…
– Что? А, ну да… – хмыкнул Василий. – Принимается…
Потом порылся за пазухой и вытащил мою трубку. Словно привет из дома передал.
– Видишь, сберег твою цацку. А табака нет… Ладно, – казак заботливо спрятал трубку обратно, – разговаривать можно и без дыму… Мы с Вороном побратались еще джурами. Я – как ты знаешь, на Сечи с пеленок рос, а его на Низ кобзарь привел. Хлопчик прибился к нему где-то аж под Краковом. Так и бродили вместе миром, покуда на Сечь не пришли. Кобзарь отдохнул и снова к людям ушел, а Ворон казаковать остался. И само собой так случилось, что двое сирот вскоре подружились. Я ему казацкую науку и обычаи помогал
Василий помолчал немного.
– М-да, счастливые были годы. Позже нас приняли в новики и стали брать в походы… Там мы тоже всегда держались вместе. Нас атаман даже если посылал куда, то непременно вдвоем.
На этот раз Полупуд умолк надолго. Явно боролся с воспоминаниями. С одной стороны, не желая будоражить уже подсохшую рану, а с другой стороны – не сорвав струп, не промыть ее от накопившегося гноя.
– Беда случилась, когда нам лет по двадцать пять было. Может, больше… Кто их на Низу считает? По дороге на Канев, чуть в сторону от Михайлова стана, пасека Никиты Полторака была… И жила на той пасеке вместе с дедом внучка его – Маруся. Ох и красивая дивчина… – голос у Василия дрогнул, казак зажмурился и отвернулся от меня.
Подождал чуток, пока волнение уляжется, и продолжил:
– Конечно же, мы потеряли от нее головы оба… Да и кто бы такую красоту не полюбил… И мы ей нравились. Но ведь нельзя сразу за двоих замуж выйти. Думала Маруся, думала и выбрала меня. В тот же день, как она о своем решении нам сказала, Ворона будто подменили. Темнее ночи стал, глаза будто у покойника ввалились. Ровно смертельная болезнь казака изнутри точила… Я хотел поговорить с побратимом, может, даже отступился бы от девушки, раз такая беда. Хоть и у самого сердце кровью обливалось от одной лишь мысли об этом. Но и побратима было жаль. Вот только Ворон стал меня сторониться и всякий раз от разговора уходил. А там и вовсе ускакал куда-то, даже куренного в известность не поставив.
И снова умолк Василий.
– Искали его какое-то время, да и перестали. Если сгинул – значит, судьба такая. А если не хочет никого видеть – то кто вправе заставлять? Не первый и не последний отшельник в степи или пуще. Священник из Михайлова стана огласил нас с Марусей на Троицу. Свадьбу гулять собрались на второго Спаса. А тем временем курень наш в набег пошел. Под Трапезунд… Туда удачно все сложилось, а вот на обратном пути – шторм настиг. Чайки так разбросало, что и половины хлопцев не нашли. Кто утонул, а кого на турецкий берег выбросило. Остальных – к счастью, к нашей стороне прибило. Но чайки так пострадали, что больше половины суден только на дрова годились, а главное – весла в шторм поломало, хоть волоком тащи. И потащили бы, невелика наука, да только не мимо турецких крепостей. Пришлось большую часть добычи бросить, а самим пешком на Сечь идти. Днем в плавнях отсиживаясь, да от татарских разъездов прячась, а по ночам тайком домой пробираясь.
Теперь Полупуд говорил спокойно, размеренно. Видно было, что эта часть истории, хоть и печальная, но обыденная. Такая уж казацкая доля. «Часом с квасом, а порою – с водою». Иной поход так славно проходит, что всю добычу прихватить не получается, а иной – хорошо бы хоть самим ноги унести. О чем же здесь грустить?
– Задержался я, в общем. На пасеку к Никите только к Успению попал…
Тут голос запорожца снова дрогнул.
– Лучше б меня татарская стрела нашла, чем такая новость.
Я не перебивал даже взглядом. Понимал, что Василию тяжело вспоминать.
– На месте пасеки только пепелище осталось. Да две могилки… Куда жители Михайлова стана захоронили то, что от Марии и ее деда осталось. Сказывали, что, судя по следам, башибузуки на них наскочили. Но живыми взять не сумели. Дед с моей нареченной в доме заперлись, а когда те крышу разбирать стали, сами себя и подожгли.
Бр-р… Жуть какая. Аж мороз по коже пробрал. Это ж какая участь ждала людей в плену, если они добровольно лютую смерть готовы были принять, лишь бы живыми башибузукам не достаться.
– Но одного селяне не знали. На пепелище том я нашел дудочку. Ту самую, с которой Ворон не расставался с малолетства. Сказывал – отец ее ему вырезал. Она давно уж вся растрескалась и только шипела, а не дудела. Но носился Ворон с ней, чисто как ты со своей трубкой. Так что сомнений, чьих это рук дело, у меня не осталось. Вернулся я на Сечь, рассказал все как есть куренному и спросил позволения казнить иуду…
Запорожец снова помолчал, после продолжил уже чуть наставительно:
– Чтоб ты знал, за убийство побратима на Запорожье одно наказание – смерть. Куренной, конечно же, такого разрешения дать не мог, а приказал доставить Ворона на суд товарищества. Пусть оно разбирается – чего он заслужил: изгнания или казни.
Казак привстал, поглядел на берег и позвал меня:
– Ну-ка, навались. Вовремя я вспомнил об этом рукаве. До Шустрой далеко еще, да и потом против течения выгребать вдвоем не так-то просто, а тут – если байдак хоть наполовину разгрузим, можно попробовать и на шестах до Базавлука дойти. Не получится – черт с ним, бросим. Не на торг едем. Зато до Сечи на день ходу ближе. И рукав этот не протока, а запруда стоялая.
Правда или придумал, чтобы делом отвлечься, но тем не менее, общими усилиями, нам удалось заставить тяжелый байдак повиноваться и свернуть, куда надо.
Днепр посопел, побурлил у борта, пенясь и горячась, но все же отпустил судно. И мы, свернув прямиком в заросли нависающих над водою плакучих ив, оказались в узкой, не больше шести-семи шагов в ширину, тихой, аж зеленоватой от водорослей, протоке. Мимо которой, если не знать точного места, проплыл бы на расстоянии руки и даже не заметил.
– Слава Всевышнему, – размашисто перекрестился Полупуд. – Подсобил… Не оставил в своей безмерной милости. Теперь можно и отдохнуть-оглядеться… Спаси и сохрани. Всё, Петрусь, здесь мы как у Христа за пазухой. Ни одна погоня не отыщет. Если бы даже такая была. Но второго челна у Ворона точно нет. Не вплавь же им за нами пускаться…
«Не понял? И он вот так закончит, оборвав рассказ на половине?»
– Василий! Имей совесть… – судя по нахмуренным бровям казака, любопытной Варваре не зря нос оторвали, но ведь свербит. – Хоть в двух словах скажи, чем все закончилось.
– Так ничем… – пожал плечами запорожец. – Ты же сам видел. Ворон опять уцелел. А я… так понимаю, снова тебе жизнью обязан. Неспроста же Типун с десяти саженей [3] промахнулся.
– Это неважно, – отмахнулся я. – Ты меня спасал, я тебе помог. Не о том разговор. Пожалуйста…
3
1 маховая сажень = 2,5 аршина = 10 пядей = 1,778 метра.