Новик
Шрифт:
– Не смей унижать меня!
– Впредь думай, когда и что говоришь, - нахмурился Андрей. – Одно неосторожное слово может стоить нам жизни. Даже сейчас. А ты иной раз как базарная баба себя ведешь! Совсем страх потеряла!
Так переругиваясь они и двигались в сторону крепость. Петр же, что шел шагах в десяти позади и до которого ветер доносил обрывки фраз, ухмылялся. Он был доволен тем выбором, который сделал. Ему нравилось, как мыслил Андрей. Возможно, излишне мудрено. Возможно, какие-то обороты он не понимал. Но общую суть ухватил верно. И он уже представлял, как сложно
– Дай-то Бог, - тихо прошептал Петр и перекрестился, - главное, чтобы царь не вмешался…
Часть 2. Глава 8
Глава 8
1553 год, 10 августа, Москва
– Доброго тебе дня, отче, - вполне почтительно произнес царь, входя к митрополиту.
– И тебе, Государь. И тебе, - покивал он.
– Как твое самочувствие? Не хвораешь ли?
– Да Бог миловал.
– Ну и слава Богу, - произнес Иван и взял со стола митрополита серебряную чеканную лампу, изготовленную по аналогии с той, что удумал Андрей. Взял он ее в руки. Внимательно осмотрел. И поставив на место, спросил. – Что-то зрение меня подводит последнее время, отче.
– О Боже! – перекрестился митрополит. – Что же так? Не зришь чего, али как?
– Да не зрю, отче, не зрю. Вот смотрю я на лампу и никак не могу разобрать, где на ней выбито, что удумана она слугой моим.
Повисла пауза.
Тяжелая такая и очень вязкая.
– Государь…
– Ты сказал мне, что Божьей волей удумали сию лампу. Это была правда. Но почему ты умолчал о том, что лампа была удумана слугой моим? И почему на лампе сие не написано? Уговор о том имелся.
– Не уговор, но благие пожелания, - возразил митрополит.
– Вот как?
– прищурился царь. – Мой слуга назвал тебе свою цену. Но ты, отмахнулся от его цены, отнял у него удуманное им и бросил подачку. Хороший торг, не чего сказать. Только я не слышал, чтобы на торгу так кто-то поступал.
– Это простой поместный дворянин!
– Который служит мне! – рявкнул царь.
– И в его лице, ты кинул подачку мне. Не так ли?
Митрополит замолчал и потупился. Ему ужасно не нравилось то, как развивался разговор. Между тем царь продолжал.
– Ты отнял у меня мое. И меж тем просишь грамотку, дающую тебе особое право на продажу краденого. Чтобы никто более не смел на землях моих сие творить. Отче, как мне следует это понимать?
– Государь, когда мой человек вел торг с Андрейкой он еще не заступил к тебе на службу. Так что он не был твоим слугой. И не служил тебе, когда удумывал сию лампу. Иначе я бы никогда не посмел ничего подобного сделать.
Иоанн Васильевич остро посмотрел на митрополита. Тот был формально прав. Поместный дворянин обладал статусом личного дворянства. Его же наследник получал то же положение только лишь заступив на службу. Но у любой формальной правоты имелась и оборотная сторона.
– Андрею на момент заключения сделки не было пятнадцати лет. А посему он нуждался в опеке старшего родича. А он уже много лет служит мне верой и правдой. Разве глава рода его давал разрешение на сделку?
– Нет, - побледнев ответил митрополит.
– То есть, Мать-церковь в твоем лице ограбила сироту? – вопросительно выгнул бровь Иоанн Васильевич. – Разбоем и лукавством выманила деньги у юноши, что всей душей рвался на службу, дабы, как и отец его, стоять насмерть за веру, царя и отечество? У сироты, что остался после смерти слуги моего. А значит я за юношу этого в ответе. Ибо все, кто служат мне, под моей защитой, и приплод их, и хозяйство.
Макарий еще сильнее побледнел. До такой степени, что даже губы слегка посинели.
Царь специально тянул с грамотой, изучая вопрос. Он прекрасно знал, что митрополит ждал и готовился, будучи уверенный в том, что рано или поздно грамоту подпишут. И на подворьях нескольких монастырей сии лампы изготавливали с осени минувшего года, готовясь к началу продаж.
Никаких глиняных или еще каких дешевых поделок, разумеется, к торгу не планировалось. Их делали два основных вида – медной да серебряной чеканки. Самые дешевые и ходовые планировали отпускать по цене в три рубля. Серебряные же, в зависимости от отделки, не менее чем за двадцать. И сделано было их уже очень прилично. Тысячи и тысячи, ибо ремесленники при монастырях старались, готовясь к осенним ярмаркам.
Медные должны были пойти ремесленникам, купцам да всякого рода государевым слугам в приказы и на места. Но главное это так называемый степной торг через Казанскую ярмарку и прочие. Ведь степь большая. И, несмотря на бедность, степная аристократия любила всякие штучки. Кроме того, митрополит рассчитывал на то, что иноземцы купцы тоже их закупят в каком-то количестве. Хотя бы из той же Литвы. По крайней мере, в первый год продаж, чтобы сыграть на новизне и собрать самые жирные сливки. Ведь реакция местных ремесленников вряд ли будет мгновенной.
И царь это знал. Иначе бы и не пришел. Он выбрал момент таким образом, чтобы церковь уже успела хорошо вложиться, подготовившись к продажам. Слишком основательно, чтобы отмахнуться от этого проекта. И митрополит это понял, ощутив пятку царева сапога на своих я…, хм…, на своем кошельке. Образно говоря. Очень неприятное, надо сказать, ощущение.
– Ты понимаешь, что ты натворил? – предельно холодным тоном поинтересовался Иван Васильевич, внимательно смотря в забегавшие глаза Макария. – Ты не только сироту ограбил. Ты меня ограбил. А я ведь тоже сирота или ты запамятовал о том?
– Государь… - тихо прошептал Макарий, лихорадочно пытаясь подобрать слова.
Понятное дело, что обычно царю было глубоко до малины и сироты, и помещики на местах. Да и сейчас до Андрея ему дела не было. Но…
– Значит так, - произнес он, положив на стол перед митрополитом скрученную грамоту. – С каждой проданной лампы ты станешь передавать мне в казну пятую часть.
– Но Государь! Когда это видано, чтобы церковь облагали мытом?
– А когда это видано, чтобы церковь грабила своего царя?