Новик
Шрифт:
Из раздумий меня вывел объявившийся дядька, румяный, довольный и даже немного поддатый. Он грузно опустился за стол напротив меня, понюхал крынку с пивом, приложился.
— Всё, Никит Степаныч, обо всём позаботился, — объявил он. — Добро продал, телегу тоже, меринка оставил, а то негоже боярину знатному на одном коне путешествовать, как бродяжке какому.
— Молодец, Леонтий, — сказал я. — Не знаю даже, что бы я без тебя делал.
Дядька от простой похвалы растаял, заулыбался в усы.
— Завтра в Успенский собор идём, — сказал я. — Баню вели истопить…
— Натоплена уже, —
Я нахмурился, не люблю, когда меня перебивают. Ещё больше мне не понравилась полунасмешливая реакция дядьки. Для него я всё ещё был несмышлёным пострелёнком Никиткой, только вчера выбравшимся из песочницы. И относился он ко мне соответственно, даже если мы буквально вчера вместе убивали людей. Несерьёзно относился.
— Ну, то всё завтра, утро вечера мудреней, — кашлянув, сменил тему Леонтий. — Зато домой скоро вернёмся, да с прибытком. Не каждый новик домой такую добычу привозит!
— Не с татар же взяли, — хмыкнул я. — Повезло просто.
— Так и хорошо же. Значит, удачливый. К такому и в холопы пойдут охотнее, и на посты ответственные ставить будут, — сказал дядька. — Да и батюшка твой такой добыче всё равно порадуется.
— Он же, вроде как, на войне? — не понял я.
— Так перемирие же объявили, — сказал Леонтий. — Я хоть на торге людей послушал, что в мире творится. Боярин Адашев, например, на Крым пошёл. А в Ливонии наоборот, замирились пока. Значит, и батюшка твой, Степан Лукич, домой возвертается.
— Значит, надо бы и ему на торге гостинец какой посмотреть, — сказал я.
Хотя для меня в приоритете была Москва и государь, а не возвращение домой.
Глава 9
Рано утром, сразу после рассвета, мы с Леонтием оседлали коней и направились к Кремлю. Казалось, поднялся весь город, словно это был утренний час пик в понедельник. Но нет, это было воскресенье, и все православные тянулись к церквям.
Мы могли зайти в любую первую попавшуюся, но я хотел посетить именно Успенский собор. Государь Иоанн Васильевич будет там, должен быть, и даже если мне не удастся пробиться к нему, то можно хотя бы поглазеть издалека. Любопытно же взглянуть на грозного царя.
Со всех сторон трезвонили колокола, мы с дядькой вошли в Кремль вместе со всем остальным народом. Что удивительно, настроение у всех было приподнятым, радостным, хотя я воспринимал это посещение церкви как какую-то обязаловку. Как посещение нудных и скучных планёрок. Но нет, здесь в церковь все выходили нарядными, довольными, по дороге общаясь друг с другом. Выходили, короче, людей посмотреть и себя показать. В конце концов, телевизора ещё не придумали, развлечений не так-то много, а в церкви и батюшка поёт, и на роспись посмотреть можно, да и вообще, завораживает.
На паперти вновь стайками сидели нищие, протягивая скрюченные грязные руки. Я подал в числе прочих, просто чтобы не выделяться из толпы. На входе скинул шапку, тафью, поблескивая бритой головой, размашисто и медленно перекрестился двумя перстами. Я основательно вливался в местную жизнь, и религия была одним из основных её столпов,
К тому же я понимал, насколько сильно отличаюсь от местных, и говором, и поведением, так что усердствовал в вере не просто так, а чтобы ни у кого не было оснований назвать меня бесноватым или одержимым.
Величественный и просторный Успенский собор был запружен народом, пахло ладаном и свечным воском. Служба ещё не началась, так что общающийся народ гудел, как потревоженный улей. Я заворожённо глазел на иконостас, дядька разглядывал расписные колонны, поминутно крестясь. Мерцали свечи, выжигая кислород, которого в такой толпе и так не хватало. Всё сверкало золотом, святые строго взирали на собравшийся люд.
Несмотря на весь простор, было довольно тесно, почти как утром в трамвае, а люди всё прибывали и прибывали. Располагались причём не абы как, а по знатности, впереди — князья и родовитые бояре с супругами и детьми, чуть сзади — служилые попроще, приказные дьяки, дворяне, за ними — купцы и просто богатые горожане. У самых дверей — слуги и нищие.
Священник у аналоя исповедовал прихожан одного за другим, в порядке живой очереди, быстро отпуская грехи и приглашая следующего. Пришлось в эту очередь встать и нам с дядькой, а когда очередь дошла до меня, я покаялся только в том, что лишил жизни нескольких татар и лесных татей. И в том, что ел мясо в постный день. Священник добродушно усмехнулся в бороду и грехи мои отпустил.
Царское место, расписной деревянный шатёр на четырёх столбиках, пока пустовало, хотя возле него уже собирались священники и знатные прихожане. Похоже, не я один пытался обратиться к государю в церкви. Конкуренты чуть ли не локтями пихались, протискиваясь поближе к шатру.
Толпа вдруг загомонила, зашикала друг на друга, резко затихла. В собор входил государь. Через отдельный вход, с сопровождении царицы Анастасии и ещё нескольких приближённых.
Я ожидал увидеть грозного старца с ястребиным взглядом, точно на картине Васнецова, но вместо этого обнаружил молодого статного мужчину с короткой острой бородкой. Ненамного старше меня нынешнего. Одет он был скромно, в отличие от большинства своих придворных, шёл величаво, спокойно, с полным осознанием своего превосходства. Слева от него шла миниатюрная женщина, красивая, но измождённая и бледная. Похоже, Анастасию уже начали потихоньку травить, недоброжелателей у неё, несмотря на кроткий и добрый характер, хватало с лихвой.
Царицу, вышедшую из простого боярского рода, при дворе не любили. Царь, мол, женился на худородной, на неровне, когда все древние княжеские роды желали, что он породнится с кем-нибудь из них.
Государь встал на царское место, обнажил голову, степенно перекрестился, и дородный батюшка начал громким басом читать молитву. Литургия началась.
Я скорее стоял и ждал, машинально повторяя за всеми, осенял себя крестным знамением в нужных местах, больше поглядывая на царя и его супругу, нежели на священников и пономарей. Спасение души меня не особо заботило, а вот спасение царицы и государства — очень даже.