Новиков-Прибой
Шрифт:
Вспоминая об этой поездке, Б. Неверов-Скобелев пишет, что чем больше он общался с отцом своего друга и другом своего отца, тем больше убеждался в том, какой это удивительно простой и хороший человек: «Говорят, что у каждого есть какие-то недостатки, но у него, по моему глубокому убеждению, их не было.
Как-то я спросил Алексея Силыча, что он больше всего любит в жизни, и он ответил мне:
— Человека люблю и его добрые дела во имя счастья знакомых и незнакомых для него людей…»
О своих собратьях по перу он чаще всего отзывался с теплотой и восторгом. Искренне ценил произведения отца Бориса, о ранней смерти которого глубоко печалился всю свою жизнь.
Алексей Силыч радовался, когда в литературе появлялось имя молодого, способного автора, особенно если он писал о море. С восторгом он принял «Капитальный ремонт» Леонида Соболева, с нетерпением ждал продолжения романа.
В январе — феврале 1930 года Алексей Силыч побывал
Вместе с Воеводиным возвратились они в 1906 году из японского плена и, обменявшись адресами, распрощались. Распрощались, как оказалось, надолго: почти на четверть века. Почтовая связь наладилась несколько раньше. Письмо Воеводина нашло уже известного писателя в 1926 году. Началась переписка.
Когда в 1928 году Новиков-Прибой вернулся к работе над давно задуманной «Цусимой», одним из первых, кому он отправил письмо с просьбой поделиться своими воспоминаниями о походе 2-й Тихоокеанской эскадры и печально знаменитом сражении, стал Максим Иванович Воеводин.
Максим Иванович отнёсся к просьбе друга-писателя очень серьёзно и довольно скоро отправил в Москву свою рукопись вместе с деревенскими гостинцами. Новиков-Прибой сразу же откликнулся открыткой:
«Дорогой Максим Иванович!
Большое Вам спасибо за гостинец. Очень жаль, что не могу к Вам попасть в село. Подсобрал бы я там литературный материал. Рано или поздно, а всё-таки приеду я к Вам. Если будете в Москве, обязательно заходите ко мне. Буду очень рад повидаться с Вами. Скоро у меня выйдет новый морской роман „Солёная купель“. Вышлю Вам немедленно. Спасибо за рукопись о Цусимском бое. Воспользуюсь ею обязательно.
Жму руку.
И вот снежным морозным январём 1930 года Новиков-Прибой отправился в Собчаково. Он провёл здесь несколько недель, продолжая писать новые и редактируя уже написанные главы будущего романа. Долгие разговоры с Воеводиным более чем способствовали этому. Память у Максима Ивановича, по воспоминаниям его сына Константина, была очень хорошей. И бывший боцман броненосца «Орёл», возглавивший во время боя команду трюмно-пожарного дивизиона, подробно рассказывал, что происходило на верхней палубе и в трюмах корабля, как ложились неприятельские снаряды, как гибли люди и корабли.
Рассказал Воеводин и о том, как в начале 1908 года приехали к ним в село жандармы и допытывались, известно ли ему, кто такой матрос Затёртый и где его можно найти. Псевдоним «Затёртый» Воеводину был знаком, поскольку именно на эту фамилию он отправлял другу несколько писем в Финляндию. Причину же этого давнего происшествия объяснил ему теперь сам Алексей Силыч. После нелегального выхода в 1907 году очерка «Безумцы и бесплодные жертвы», подписанного А. Затёртым, книга была срочно конфискована и изъята из продажи. И поиски её неблагонадёжного автора начались с допросов всех тех, кто был назван в очерке. Но, как нам уже известно, действия жандармов не увенчались успехом: автора обнаружить не удалось.
О судьбе Максима Ивановича Воеводина стоит сказать отдельно. После освобождения из японского плена он был, как и большинство участников Цусимского сражения, награждён Георгиевским крестом, медалями, серебряной позолоченной чаркой и значительной суммой денег. По возвращении на родину он трудился в своём крестьянском хозяйстве, но в 1930-е годы был раскулачен. При этом у него забрали не только позолоченную чарку, но и все боевые награды. Зная, что его должны арестовать, он тайком покидает село, отправляется в Москву, где какое-то время работает извозчиком. Туда постепенно перебираются пятеро его сыновей. Максим Иванович был частым и желанным гостем в доме Новиковых.
Избежать ареста боцману Воеводину, однако, не удалось. Попытки Новикова-Прибоя заступиться за друга были безрезультатны. Воеводин умер в июле 1942 года в заключении. Алексей Силыч тяжело переживал утрату, как и вообще тяжело переживал то, что любой человек в те времена мог в одночасье оказаться «врагом народа». Из его окружения в их число попал не один десяток людей. Понимая всю абсурдность происходящего, Алексей Силыч всё равно истово верил Сталину и, как многие, полагал, что во всём виновато сталинское окружение, обманывающее вождя.
В марте 1930 года, несмотря на огромную загруженность, но очень беспокоясь о ситуации, сложившейся в его родном Матвеевском, Алексей Силыч обратился с письмом к «всесоюзному старосте» Калинину.
Прочитаем внимательно это любопытное свидетельство эпохи.
Автор, вернувшись к канцелярскому стилю, который когда-то был им вполне освоен, пытается быть объективным и беспристрастным. Но неудержимо прорываются эмоции. И, пожалуй, было бы странно, если бы Силыч, говоря о бесчинствах в родном селе и бедах односельчан, оставался спокойным и гладким, как море в штиль.
«Председателю ВЦП К (Всероссийский центральный исполнительный комитет СССР, формально — высший орган государственной власти. — Л. А.)товарищу Михаилу Ивановичу Калинину
Члена общества Пролетарских писателей „Кузница“… — А. С. Новикова-Прибой
Заявление.
За последнее время в газетах появилось много статей о всяких перегибах на местах в проведении политики колхозов и раскулачивания. Прежде чем перейти к сути моей просьбы, разрешите и мне немного приподнять завесу того, что творится у меня на родине — в селе Матвеевском, только что перешедшем в Сасовский РИК (районный исполнительный комитет. — Л. А.)Рязанского округа. Я буду откровенен.
Насколько мне удалось выяснить из бесед с крестьянами, в сельсовет попали люди, совсем не подходящие для своей роли: пьяницы, взяточники, а женщины плюс ко всем качествам — самогонщицы. Они проводили раскулачивание под лозунгом: „Наша власть, а потому, что хотим, то и делаем“. И началось рвачество. Брали у крестьян при раскулачивании не только скотину и орудия производства, но и всё, что только можно взять: одежду, подушку, сапоги, детское бельё, табуретки, стенные календари, кухонную посуду, вёдра, корыта, кадушки, яблоки сушёные и т. д. Были случаи, когда брали иконы и, кстати сказать, тут же делили между бедняцкими активистами, а те их ставили у себя на божницах. При изъятии вещей не выдавали хозяину никаких квитанций, не оставляли после себя никаких письменных следов. А потому большая часть конфискованного добра расползлась по частным рукам, попадая председателю и членам сельсовета и уполномоченному РИКа. По ночам, собравшись у какой-нибудь активистки, эти, по словам крестьян, урядники от революции пьянствуют, закусывают жареной солянкой, а в заключение занимаются развратом. О всех таких проделках местной горе-власти знают крестьяне. Вот где сеется настоящая контрреволюция.
Кто же такие кулаки, на которых обрушилось такое бедствие? Один крестьянин-трудовик, Иван Моханов, никогда не занимавшийся торговлей, имеющий восемь малолетних детей, теперь раскулачен, стал лишенцем. („Лишенцами“ называли тех, кто был лишён избирательных прав за „неправильное“ социальное происхождение или за „излишки“, чаще всего заработанные непосильным трудом членами всей семьи. — Л. А.)Он провинился тем, что когда-то обидел на словах председателя Гришкова, — личные счёты. Раскулачили также одного 80-летнего старика, Дмитрия Попова, вспомнив, что лет 40 тому назад он был старшиною. Старик этот не имел никакой скотины, на себе возил из лесу дрова, побирушка, ходил по чужим дворам, выпрашивая картошки поесть.
Лишили голоса и моего родного племянника, Ивана Сильвестровича Новикова. Он шесть лет добровольно прослужил в Красной Армии. У него взяли всё до последних сапог включительно, взяли даже кроликов, которых подарил ему я. Все данные о нём изложены в моём письме, адресованном в Зубовский РИК, от которого, к сожалению, я не получил ответа.
А теперь в селе Матвеевском арестовано 16 человек, в том числе и мой племянник Иван Новиков.
Обстоятельства, которые предшествовали этому случаю, были таковы. 2-го сего марта, в субботу на масленой неделе, около полудня в селе Матвеевском произошёл пожар. Загорелся двор одного крестьянина, потом огонь перекинулся на другую сторону улицы, на дом председателя Гришкова. Крестьяне кинулись тушить его дом, но он не допустил их и не позволил вытаскивать добро. Нетрудно догадаться, в чём тут дело: могла бы обнаружиться вся его роль в раскулачивании других. На второй день Гришков вытребовал из города Сасово отряд красноармейцев. А к вечеру этот отряд в 21 человек, вооружённых винтовками и пулемётами, уже явился в село Матвеевское усмирять бунт, которого там не было. Этим самым только навели ненужную панику на крестьян и взяли из них 16 человек, которые в настоящее время находятся в Рязанском исправдоме. В проведении всей этой преступной политики гр-на Гришкова и его сподвижников помогал уполномоченный РИКа, некий гр-н Каретников.
На основании вышеизложенного прошу Вас, т. Калинин, как председателя В ЦИКа сделать распоряжение произвести самое строгое расследование в селе Матвеевском. Это послужит только на пользу в смысле раскрытия истинных виновников уголовных преступлений и в смысле поднятия авторитета советской власти.
За своего племянника Ивана Новикова я, пролетарский писатель, ручаюсь, что он вполне свой человек и что он страдает совершенно невинно, а потому прошу Вас оградить его, пока не будет произведено окончательного расследования, от ещё более худших последствий. Если потребуется, то за него могут поручиться и другие писатели, хорошо знающие его в течение нескольких лет.