Новобранец
Шрифт:
Когда Коле исполнилось пять лет, работу родителей – пединститут мамы и обком партии папы – перенесли в новую отдалённую часть города. Семья переехала в хрущёвскую пятиэтажку, так как папа не был особо придирчив в вопросах недвижимости и любил жить по-походному. Любимая его песня – «Прощай, труба зовёт, солдаты в поход, командиры впереди». Не стал он мучить себя ожиданием, когда же построят и сдадут в благородном старом Жилгородке коттедж на две номенклатурные семьи, и переехал с семьёй в первое жильё, что освобождалось. Оказалось, что папа сделал прекрасный выбор с точки зрения создания комфортных условий для формирования характера своих сыновей и для того, чтобы им было что вспомнить из своего детства. На новом месте братья завели себе очень много колоритных друзей. Милиционер уже не охранял двор, в котором Коля прожил от пяти до двенадцати лет. Дело в том, что жители этого двора и ещё двух соседних совсем не нуждались в милицейской охране. Наоборот, весь город следовало защищать от некоторых резидентов этих дворов. Это были знаменитые «Дикие дворы» Актюбинска, народное название которых весьма
Николай был ещё старшеклассником, когда в стране началась эпоха пышных похорон. Сначала умер Брежнев, но не внезапно, как многие думают, а видимо только после того, как населению дали вдоволь насладиться просмотром «Лебединого озеро», и вообще предоставили народу возможность увидеть и услышать много чего классически балетного и симфонического. Сначала это выглядело как поломка телевизора, потом подумали, что рухнула Останкинская башня и напоследок, уже при падении, она выплеснула в эфир своё самое дорогое, что имело, – записи советского балета. Степные жители с тревогой посматривали, не поднимаются ли на западе, там, где, говорят, была Москва, зловещие силуэты атомных грибов. Но горизонт был чист, и только с тихим шелестом перекатывались по замёрзшей ноябрьской степи 1982 года гонимые ветром ажурные шары перекати-поля. Но потом соратники Брежнева оставили между собой ненужные споры, всё себе доказали, обо всём договорились и позволили своему невеликому, но звездоносному и добродушному кормчему тихо и мирно официально почить в бозе. Об этом и рассказали по телевизору, и тогда этот аппарат очнулся и перестал транслировать эротику в классической обёртке. Но балет только на время прекратился, чтобы с новой силой вспыхнуть в девяносто первом году, когда скончается уже всё государство целиком.
Коля помнил, как в школе, после скорбного известия о кончине Брежнева, всем дали задание явиться на следующий день с траурными красной и чёрной ленточками, пришпилив их к лацкану пиджака комсомольским, пионерским или октябрятским значком. Беспартийным ученикам надо было воспользоваться обычной булавкой. Без ленточек в школу в этот день никого не пускали. На страже интересов среднего образования стояла высохшая как палка и чёрная как смерть Софья Кидырбаевна Кагашева, а эта женщина до этого, и потом долго ещё после, никого и никогда даже без сменной обуви в школу № 3 не пускала, не то, что без ленточек. С осени по весну по утрам она стояла насмерть, перегородив вход в школу, а в это время за углом из окна мужского туалета то и дело вылетала одна и та же пара задрипанных кедов, которые пацаны подбирали по очереди предъявляли этому Церберу об одной засушенной голове.
Ленточки так ленточки, да где их взять? Пришлось Коле пустить на эти самые ленточки старое красное платье мамы и чёрные брюки отца, которые, как потом оказалось, ещё не были старыми.
И вот вожди то назначались, то умирали, потом назначались вновь, а Коля доучивался и мечтал о разных романтических вещах. Например, о дальних морских походах. Дважды он перечитал собрание сочинений Станюковича и уже прекрасно знал, какие команды на парусном судне во время кругосветного похода надо отдавать капитану, если вдруг маленькое облачко на горизонте начнёт стремительно расти.
В школу приходили агитировать в военные учебные заведения. Наслушавшись красочных рассказов бывалых мужественных людей, Коля решил стать военным.
Сначала школьник надумал стать пилотом вертолёта, так как ему очень понравился рассказ о военном вертолётном училище в Саратове. Это недалеко от Актюбинска, один прикаспийский водный бассейн, одно дно древнего Хвалынского моря. И учиться на вертолётчика совсем не долго, всего три года. Было сказано, что после окончания Саратовского вертолётного училища многие выпускники попадают в Афган, но это не страшно и совсем безопасно, так как на сейчас на этой войне небо всё целиком наше: у «духов» нет оружия, которым можно сбивать грозные советские летательные аппараты. Но потом, поразмыслив, Коля от этой идеи отказался, так как не захотел в будущем расстреливать как в тире каких-то незнакомых и ничего ему плохого не сделавших бородатых людей в старых халатах, – ему по душе была борьба на равных.
Однажды в школу пришёл пожилой человек в белой парадной форме и рассказал о военно-морском училище радиоэлектроники имени Попова, что в Петродворце. Коля тут же загорелся идеей украсить себя ленточками и якорьками, – ещё бы, ведь морская форма во все времена нравилась девушкам, а Коля на всё готов был пойти ради прекрасного пола. Училище в Петродвореце, кроме военной, давало ещё и полезную гражданскую специальность инженера-радиоэлектронщика. Этот бонус был не только приятным, но и хорошо сочетался с тогдашними увлечениями Николая: он запоем читал «Занимательную физику» Перельмана, «Физику для всех» Ландау и Китайгородского, переводной трёхтомник «Физика для любознательных» Эрика Роджерса, учебники брата-студента и массу научно-популярных книжек и журналов. По вечерам Коля что-то паял, поэтому от него всегда немного пахло канифолью, и пальцы его рук часто бывали обожжены. Свои упражнения с паяльником он всегда доводил до конца и становился счастливым обладателем то невзрачного ящика, который, при подключении к магнитофону, превращался в светомузыкальную установку, полыхающую яркими разноцветными огнями и переливавшимися в такт опусам Deep Purple и Uriah Heep, то вдруг на столе у него оказывался самодельный радиоприёмник, который, потрескивая, разговаривал непонятными, похожими на птичий, языками жителей каких-то далёких экзотических стран.
Профессия моряка хорошо соответствовала романтическим представлениям Коли о чудесном, которые он почерпнул при чтении книг о путешествиях, а также из научно-фантастических рассказов и романов. В двенадцатилетнем возрасте Коля обратил внимание на многотомник Жюля Верна пятидесятых годов издания и прочитал все эти толстенькие книжки от корки до корки, пренебрегая выполнением школьных домашних заданий. До этого так же подробно и систематически Коля читал только восемнадцать синих томиков полного собрания сочинений Чехова (двенадцать томов писем того же издания школьник читать не стал, так как считал, что чужие письма читать нельзя). Вслед за Жюлем Верном последовали Беляев, Лем, книжки современной американской фантастики и, конечно же, братья Стругатские, произведения которых просто потрясли Колю начиная с выходившего сериями в журнале «Знание-сила» романа «Жук в муравейнике».
Таким образом, Коля рос очень любознательным и романтически настроенным юношей. Однако обязательные школьные учебники Коля открывал с отвращением. Всё, что касалось школы, вызывало у него сильнейшее отторжение, а первое сентября многие годы уже после получения аттестата о среднем образовании всегда было тем днём, когда хоть на минуту, но находила на Николая тоска и посещало неприятное чувство тревоги и сосания под ложечкой. О том, что Коля неохотно посещал школу говорит, например, такой его стишок:
В провинции империи, давно почившей в бозе,тому назад лет сорок, при небольшом морозе,в степи Центральной Азии, в рабочем городкея вышел из подъезда в предпраздничной тоске.Отправился я к школе из жёлтого бетона,чтоб вместе с классом строиться в отдельную колонну.Ведь праздник был ноябрьский, число было седьмое,и было нам назначено ходить в то утро строем.Крупа с небес колючая секла лицо и руки,и ветер дул пронзительный, холодный и упругий,но праздник обязательный на площадь выгнал жителей,толпу собрав знамённую, с портретами правителей.Мы шли перед трибунами, на них стояли в шляпахи ручкой всем нам делали фигуры в чёрных драпах,секретари с доярками, большие дяди с тётями,колхозно-пролетарские, народа плоть от плоти.Зачитывали лозунги в охрипший репродуктор.У одноклассниц розовым цвет щёк был в это утро,и волновала девичья заснеженная прелестьсильней, чем вся советская изношенная ересь.Когда волной мы схлынули, покрыв собой всю площадь,у магазина винного увидел я попрощескопление народное, – дрались там два трудящихся,а рядом возбуждённая толпа была гудящая.Дрались они старательно, по морде и с оттяжкою,и от ударов падали тела на землю тяжкие,и было удивительно, что с высоты такой,мужик всё время падает, а всё равно живой.И чаще дядя падал тот, что был повыше ростом,и выражался матерно, затейливо и остро,и вся эта выносливость была вполне уместнав холодный день ноябрьский, и в праздничек советский.