Новочеркасск: Книга первая и вторая
Шрифт:
— Хорошо, — произнес граф Разумовский вслух. — Полагайте, что мои симпатии на вашей стороне. Чувство мести, которым вы сейчас объяты, — святое чувство. Попытаюсь доложить императору.
— Спасибо, — смиренно проговорил Рысаков и поклонился, — вы благороднейший человек, ваше сиятельство.
С ведома Аракчеева единожды в месяц граф Разумовский допускался в кабинет императора Александра I с кипой безотлагательных дел. Об иных он только информировал императора, по другим докладывал предполагаемое решение, третьи, наиболее важные, передавал для личного прочтения. На этот раз Александр был в дурном расположении духа. В поношенном мундире, тяжелом от российских и иностранных орденов, скрестив на груди руки, он медленно вышагивал поперек огромного зала от стены к стене, поворачиваясь на каблуках, зло вызванивая сверкающими серебряными шпорами. На глубокий поклон Разумовского царь ответил лишь легким кивком. Доклад графа он, однако, слушал внимательно и пристрастно. Несколько раз перебил короткими репликами, против двух решений категорически возразил и, наконец, нетерпеливо спросил:
— Это, надеюсь, все?
— Есть еще одно несколько необычное дело, по которому мною написан рапорт, — нерешительно ответил Разумовский и, так как император молчал, быстро заговорил: — В апреле одна тысяча восемьсот пятого года в селе Зарубино Воронежской губернии был убит хозяин этого имения помещик Григорий Афанасьевич Веретенников. Крепостной крестьянин Андрей Якушев, совершивший дерзкое преступление, бежал на Дон, и в течение десяти лет след его был потерян. Розыскная бумага, посланная еще в Черкасск, по непонятным причинам была потеряна…
— Позвольте, граф, — резко перебил Александр, — неужто отныне вы намерены отнимать у императора время докладами по каждому уголовному делу? Разве вы не осведомлены, как надо в подобных случаях поступать?
— Рискну заметить, ваше величество, — раболепно поклонился Разумовский, — здесь совершенно особый случай. Дело в том, что оный крепостной Андрей Якушев, совершив побег на Дон, обманным путем втерся в доверие к самому атаману Войска Донского Платову и за участие в войне восемьсот двенадцатого года был им возведен в чин урядника и представлен к награждению Георгиевским крестом, коий и получил.
В большие окна дворца порошей била зима, за стеклами стонал ветер, порывами налетавший с закованной в лед Невы. Легкий скрип царских сапог, впечатывающих шаг Александра в сверкающий паркет, гулко разносился по залу.
— Ну и что же? — спросил царь ледяным голосом.
— Граф Матвей Иванович Платов человек опрометчивый, — быстро продолжал Разумовский, — он может вспылить, возразить против ареста…
Шаги Александра замерли. Он поднял на Разумовского холодные голубые глаза и, отягощенный какими-то своими неприятностями, раздраженно произнес:
— Законы великого государства Российского превыше всего. Они обязательны и для меня, его императора, а следовательно, и для графа Матвея Ивановича Платова, которого я безгранично уважаю за храбрость и преданность. Подайте-ка сюда ваш рапорт, сударь.
Царь внимательно прочел короткий текст составленного Разумовским донесения и размашисто на нем начертал: «Взять под стражу. Доставить в Воронеж. Судить!»
Гремя бубенцами, запряженная четвериком карета въехала на широкий двор войсковой канцелярии. От лошадей, утомленных длительным переходом, поднималось облако белесого пара. Был ранний утренний час, и все кабинеты еще пустовали. На крыльцо выбежал дежурный, молоденький, туго перепоясанный ремнями сотник. По забрызганному грязью заднику кареты и жирным ошметкам перемешанного со снегом чернозема, застрявшего в спицах, он сразу определил, что путь у приехавших был долгим и трудным. Первая неделя марта в донской степи часто бывает оттепельной. Лед на мелких речках буреет и вспухает, снег сползает с макушек древних курганов, а заодно и на равнинах остаются огромные пролысины. Дороги становятся ужасно трудными как для пешего, так и для конного.
— Откуда путь держите? — спросил дежурный по войсковой канцелярии у немолодого багроволицего подполковника, с кряхтением спрыгнувшего на землю с высокой ступеньки кареты. Тот выпрямился и, отряхивая с шинели засохшую грязь, неодобрительно покосился на ладного казака.
— Прежде чем задавать старшему вопрос, положено попросить на то разрешение, подпоручик.
— А я вовсе и не подпоручик, — сияя безмятежной улыбкой, ответил дежурный. — Я — сотник.
— Это роли не играет, — буркнул приехавший, поняв, что попал впросак. — Должен сообщить, что я — подполковник Лунев и прибыл к вам по распоряжению самого государя императора.
Как бы в подтверждение его слов из кареты выпрыгнули два рослых жандарма при ярких поясах и саблях.
— Так ведь атамана Войска Донского графа Платова пока еще нет, — несколько оробело пояснил сотник.
— Это значения не имеет, — небрежно ответил нежданный столичный гость. — Немедленно приведите ко мне урядника Якушева.
— Андрея? — почти весело переспросил сотник, вновь нарушая все нормы уставного обращения. — Он у нас теперь войсковой конюшней заправляет. Зараз я его покличу, господин подполковник. — И с этими словами сотник бросился к длинной приземистой постройке с низко нахлобученной крышей, откуда доносилось приглушенное конское ржанье.
…Андрей Якушев был в этот день охвачен каким-то умиротворенно-радостным состоянием. Как-то все ладилось у него в последнее время. Любаша ходила уже на седьмом месяце. Он и предположить не мог, как это обрадует сникшую от горя, никогда не рожавшую Анастасию.
— Милые детушки! — восклицала она часто. — Вы и подумать не можете, какая я сейчас хожу просветленная. Ведь совсем было духом сникла оттого, что Луку моего сердешного на войне убило и Марьюшка Чеботарева померла. А Любаша зараз такую для меня радость приберегла. Да ведь я за вас сама ребеночка вынянчу. Лучшей бабки ему и не надо будет.
Глухой ночью под свист ветра, старательно облизывавшего угол дома, выходящий на две улицы, крепко обнявшись под одеялом, мечтали Андрейка и Любаша, как будут купать своего первенца, каких распашонок и чепчиков ему нашьют, какое он первое слово скажет. Они проговорили почти до рассвета. Потом на какой-то фразе речь Любаши стала замедленной, и, недоговорив, она провалилась в сон. Андрей поцеловал ее, как маленькую девочку, и, не став будить, ушел из дому. Он всегда уходил на службу в форме урядника Атаманского полка и с гордостью носил на груди Георгия. В конюшне его уже ожидали конюхи. Надо было распределить работу на день. Он и себе оставил часть общего дела, потому что никогда не чурался труда. На одной из пролеток надо было заменить спицу, и он бойко взялся за работу, когда на пороге появилась фигура дежурного.
— Якушев, там тебя какой-то подполковник из Питера требует. Говорит, от самого царя.
— Вы, наверное, ошиблись, — спокойно возразил Андрей.
Обтерев тряпкой огромные, покрасневшие на холоде ладони, он вышел во двор и увидел карету, забрызганную грязью, а у нее — тучного краснолицего подполковника и двух жандармов. И у Андрея от горького предчувствия тоскливо сжалось сердце. На крыльце, что вело со двора в войсковую канцелярию, рядом с дежурным сотником уже стояло несколько зевак. «Только бы не при всем народе», — пугливо подумал Андрей, но подполковник Лунев приблизился к нему, дохнул в лицо винным перегаром и бесцеремонно выкрикнул: