Новочеркасск: Книга третья
Шрифт:
— Ты что? Стихи там пишешь, что ли, или завещание от нас обоих? Очередь по зениткам. Очередь, тебе говорю!
Внизу под острым килем штурмовика распустилось облачко дыма от разорвавшегося снаряда, и самолет встряхнуло.
— Задери нос! — прокричал стрелок, но Бакрадзе уже и без его команды понял, что надо делать.
Он успел заставить их «шестерку» устремиться вверх, так что земля и лесная опушка, с которой били зенитные батареи противника, оказалась в поле зрения у Якушева и тот дал по ним очередь. Колонна перестроилась в четверки, и они группой спикировали на батареи. В пролысинах между темными лохматыми
— Веня, гляди, доигрались фрицы, это наши бомбы подняли их склад с боеприпасами. Переходим на бреющий, гляди в оба.
Якушев увидел позади их группы четверку крестатых «фокке-вульфов», но она даже не успела зайти их эскадрилье в хвост. Сверху обрушились на нее истребители прикрытия и мгновенно при первой же атаке зажгли две фашистские машины.
Когда «илы» все до единого пришли на аэродром и уже встали на круг перед посадкой, в наушниках шлемофона Бакрадзе услыхал ликующий голос Климова:
— Молодцы-донцы! — весело кричал командир полка. — Пехота после вашей атаки и этот узел сопротивления разгрызла, как орешек.
Это были дни великого напряжения для летчиков полка, когда экипажам приходилось ежедневно по три, а то и четыре раза штурмовать самые разные цели: то опорные пункты, то маленькие города и поселки, то аэродромы и железнодорожные станции. И уже летчики климовского полка не ходили на цели четверками или парами, как это бывало год назад. Штурмовали теперь большими группами, а иногда и всем полком, построенным в кильватер звеньев, а то и эскадрилий, и часто бывало, что при приближении такой армады все живое в стане противника разбегалось и пряталось в щели. Распухали летные книжки от новых записей о боевых вылетах, почти каждый день приходили телеграммы о награждении то одного, то другого пилота, воздушного стрелка, авиационного техника или механика орденом или медалью.
И, не таясь даже от командира полка, офицеры и сержанты хорошо выпить за это в перерыве между боевыми полетами умели. В тех случаях, когда вручался орден или медаль, опускалась на дно какой-нибудь аэродромной жестяной кружки награда и только из нее полагалось пить виновнику торжества.
Но в эти же дни, когда офицерам и сержантам вручали награду, редко-редко, но приходилось авиаторам копать где-нибудь на окраине аэродрома в осклизлой немецкой земле могилу и опускать в нее в наспех сколоченном гробе своего однополчанина: летчика, сумевшего почти мертвым посадить израненный «ил», или воздушного стрелка, поникшего еще в полете окровавленной головой на турель, навсегда отговорившего по СПУ. Тогда нестройно гремел оркестр, сухо щелкали винтовочные салюты и вырастал на неласковой чужбине за тысячу с лишним верст от его родного города или деревушки скромный холмик, увенчанный пирамидкой с пятиконечной красной звездочкой или деревянным пропеллером, специально изготовленным в ПАРМе на этот случай. И навсегда исключался из строевых списков полка этот юноша, дожить которому до окончания войны хотелось не меньше других, и проливала где-то вдали от фронта слезы его скорбная мать или одряхлевший отец.
Но и в эти жестокие дни всегда торжествовала жизнь над смертью, справедливость над несправедливостью, великодушие и доброта над злом.
Климов разрешал Якушеву, когда это позволяла обстановка, уезжать на попутных машинах в маленький затрапезный немецкий городок, на окраине которого размещалась рота связи, и даже давал для этого иной раз машину. И бывало, что Веня засыпал с тяжелой головой, одурманенной бензиновыми парами и треском воздушной стрельбы, в одной кровати с Тосей и не было человека счастливее его в это время. Среди ночи она иной раз обдавала его жарким шепотом:
— И у тебя еще остались силы на любовь. Боже мой, какая я счастливая.
А утром снова полковое построение и отрывистая, сухая, как выстрел, речь Климова, ставящего боевую задачу перед экипажами. Плотный коротконогий начальник штаба Скрипалев, человек средних лет, с вечно покрасневшими от бессонницы глазами, любивший повторять: «На войне как на войне, кто спит восемь часов в сутки, кто пять, а начальник штаба, по не уточненным данным, всего три», кратко его дополнял, обращаясь к одним только летчикам и воздушным стрелкам:
— Найдите на картах городок Гейденау. Все нашли, товарищи летчики? Южнее этого городка лес. По данным воздушной разведки, здесь танковый полк противника. До цели двенадцать минут полета. Заходить надо с курсом двести шестьдесят три градуса. Если цель прикрыта плотным огнем зениток — одна атака с ходу, и баста. Если противодействие слабое, замкнуть круг и штурмовать, снижаясь до бреющего. Висеть над опорным пунктом противника не менее десяти минут. Количество заходов определяет ведущий.
— А прикрытие? — раздавался из строя чей-нибудь простуженный голос, и начальник штаба охотно пояснял:
— Прикрывать вас будут двенадцать истребителей полковника Рязанова. Видите, какая честь. Это не то что в сорок первом и сорок втором. Довольны?
— Еще бы! — раздавался из строя чей-нибудь голос. — Это же один к одному получается. На один Ил-2 один «як» прикрытия. Вот до каких времен дожили! Это не то что под Сталинградом или на Орловско-Курской дуге. Вот как войну кончаем, ребята.
— Ладно, ладно, — строговато прерывал такого говоруна Климов. — И то время в историю войдет. И мы сейчас не на митинг собрались, а перед боем разговор ведем. Значит, строгость во всем нужна и ясность. Углы на пикировании советую крутые закладывать. От семидесяти до восьмидесяти градусов, чтобы поменьше у немецких зенитчиков в прицеле находиться. Воздушным стрелкам глазами небо беспрестанно обшаривать, так чтобы на шее потертости от воротника комбинезона оставались. Тогда ни один «мессер» и ни один «фокке-вульф» не подкрадется внезапно.
И улетали «ильюшины». Только слитный, чуть надтреснутый рев моторов, все ослабевая и ослабевая, какое-то время слышался над землей, а потом и самолеты растворялись на голубом фоне весеннего, неспокойного неба и гул этот смолкал. И оставались на земле лишь те, кто готовил этот вылет, кто заправлял боевые машины бензином, кто подвешивал фугасные и зажигательные бомбы, набивал снарядами и патронами ленты пулеметов и пушек. Те, кого в обиходе и вовсе без какого-либо высокомерия, а просто по привычке называли технарями, о ком в авиационной суете не всегда речистый Климов сказал однажды на предполетной подготовке, обращаясь к одним только летчикам да воздушным стрелкам: