Новое средневековье XXI века, или Погружение в невежество
Шрифт:
Как раз нам пришел ГАЗ-51 с сеном, наш товарищ влез на кузов в одиночку и показал, как легко можно передать все сено на скирду. Дошло до того, что он в качестве рекорда разгрузил такой ГАЗ за 14 минут. Один! Правда, как вихрь метался по сену, со стороны казался сумасшедшим – то там ткнет, то здесь. Очень толковый был парень, много думал (особенно в химии).
И после этого возник интерес к секретам мастерства, кто что умел – показывали желающим. Один наш студент, бывший грузчик, показал нам, как надо поднимать и носить тяжелые мешки. Ведь почти никто не умеет, вот и мучатся люди. Многие наши товарищи на всю жизнь про себя благодарили своего учителя-грузчика.
В разных культурах действуют люди с разными ценностями и силами, но
Дальше мы представим еще несколько простых противоречий и примеров невежества – и наших, и других.
Как-то в 1959 г. я ехал в электричке, и попала на глаза старая газета. В ней статья о партизанах Кастро и фотография: девушка верхом на лошади и с винтовкой за плечами. Захотелось поехать на Кубу, стал учить язык, приятель достал мне учебник испанского языка, изданный в 1937 г. для наших военных (их послали в Испанию). Этот учебник мне и помог. С химфака МГУ послали одного знакомого на работу в университет Кубы (Орьенте), он кинулся искать учебник. Я ему отдал, а он говорит: «Приезжай тоже». Вдруг приходит в мой Институт заявка на меня с Кубы. Шеф рассвирепел – что за махинации, кто вас так учил жить! В общем, не пускает. Говорю: хочу на Кубу! А он: сделаете диссертацию – и езжайте.
Приятель, который с моим учебником уехал, заслужил на Кубе большую славу. Он там купил себе мотоцикл и обшарил на острове все закоулки, где могли быть научные приборы для университета. Пробился к Че Геваре и с ним ездил отбирать приборы у директоров и министров. Собрал хорошую лабораторию. Я кое в чем ему из Москвы помогал, так что заявка на меня снова пришла.
Отбыл я на пароходе на Кубу в 1966 г. – с грузом реактивов, приборов и парой аквалангов. Вошли в бухту, из порта – в город, спрашиваю, где здесь университет? В университете ахнули, никто меня не ждал, про заявки все забыли. Но все знали, что советские приехали помогать, и были за это благодарны. Повезли меня на сахарные заводы – посмотреть процесс производства. И обнаружилось множество проблем, которые можно было эффективно исследовать с помощью тех новых приборов и методов биохимии, которыми я владел. Мировые исследования сахарного производства методически отстали от современной молекулярной биологии на целую эпоху, и никакого мостика нигде не возникало.
В университеты Кубы прислали несколько студентов из СССР. К нам в химическую школу дали одного студента с химфака Ленинградского университета. Я как химик помог ему устроиться, со всеми познакомил. Он хорошо знал английский и французский – и за два месяца стал прекрасно говорить по-испански. Руководителем был профессор из Калифорнийского университета (он вернулся на Кубу). Наш профессор относился к нему с отеческой нежностью – дипломнику из Ленинградского университета.
Весной кубинцы объявили, что этот наш студент – персона нон грата. Это был первый случай в отношении советского человека на Кубе, поэтому поднялся шум. Профессор пришел ко мне расстроенный. Я, говорит, в знак протеста решил подать в отставку со всех своих постов в университете. Я говорю: «Бросьте даже и думать, что за глупости. Что вы вообще знаете о причинах его высылки?» Меня тогда сильно удивило это странное стремление – протестовать, хотя и самому не ясно, против чего протестуешь.
Пришел ко мне секретарь нашей комсомольской организации: «Напиши ему хорошую характеристику, мы будем его перед кубинцами защищать. Консул велел». А консул был одновременно и куратором от КГБ. Я говорю: «Кто я такой, чтобы характеристики писать? А если бы и был обязан, то хорошую бы не написал. Зачем же перед кубинцами в глупое положение становиться? Пусть потихоньку уезжает, ведь ясно, что что-то накопали». Так и получилось. Пошло наше начальство с демаршем, и, как мне рассказывал потом переводчик, им ректор таких вещей наговорил и такие документы представил, что положение их было весьма глупым.
На Кубе тогда шло становление современной научной системы, наблюдать за этим было интересно. В кубинцах такой дух был, и сейчас он силен. Уже в конце 1960-х годов были видны «зародыши» блестящих работ. А главное, была цепкость. Как появляется толковый специалист, его прямо облепляют. Я приехал из очень сильной лаборатории, да к тому же знал язык. Множество людей приходило – посоветоваться, посмотреть, что-то освоить. В мертвый сезон на сахарных заводах приходили химики-техники, их присылали к нам, в университет. Нам это было большое подспорье, а у техников большой энтузиазм возник. Замечательно работали и поняли методы большой науки в сахарном производстве – все выступили на научном конгрессе (по технологии сахара). Кое-кто, писали, очень хорошо устроился в США благодаря этому опыту.
Кстати, лучшим институтом Академии наук Кубы стал Институт генетики сахарного тростника, но среди его сотрудников не было тогда ни одного с высшим образованием. Только несколько советских генетиков-консультантов – и молодые кубинцы из техникума. Когда я в 1970–1972 гг. работал уже в Гаване, один из моих учеников сделал прекрасную работу, у него родились такие сильные идеи, что исследование получилось выдающееся. Это была большая проблема: на складе огромные кучи сахара начинали разогреваться и чернеть, а иногда процесс приобретал характер взрыва – огромная куча в тысячи тонн превращалась в вулкан, из которого вырывалась раскаленная лава черного расплавленного сахара. Он нашел способ элегантно управлять большой и сложной системой реакций, но вступил в конфликт с традиционными критериями.
Парень этот был из семьи рабочего (автослесаря), кончил вечерний вуз и не слишком грамотно писал по-испански. В жюри, которое обсуждало его диссертацию, был итальянский профессор, специалист по полимерам. Он стал рьяно возражать против присуждения степени. Во-первых, говорит, методы очень просты. Во-вторых, много орфографических ошибок. Стандарты научности, стандарты научности, нельзя снижать уровень… Я рассвирепел, как редко со мной бывало в жизни. Ах ты, думаю, гад. А еще левый экстремист! Сцепились мы, да в присутствии всего ученого совета (обсуждение шло в отдельном зале, куда совет «удалился на совещание»). Почти час спорили, доходя до взаимных политических оскорблений. Всем видно, что работа выдающаяся, – а он ни в какую (имел право вето). При этом актовый зал был полный – и все там притихли, недоумевают – что же там происходит, в совещательной комнате. Я его все-таки переспорил, да еще предупредил ученый совет: будете таким критериям следовать – загубите свою национальную науку. Этого парня пригласили в Москву (в бывший мой институт) работать над другой диссертацией.
Во время работы на Кубе у меня возникла возможность на опыте прощупать репрессивную силу системы. Для моей дальнейшей жизни опыт был полезен, хочу им поделиться. Он длился долго и вовлек в действие многие механизмы нашей системы 1966–1968 гг. Поэтому какое-то полезное знание дает.
Дело в том, что я вопреки моим желаниям и моему характеру вошел в сильный конфликт с начальством советской группы специалистов, с консулом и с секретарями парторганизации – как группы университета, так и провинции. Такая вещь за границей – ЧП, поэтому оказалось втянутым и начальство более высокого уровня.