Нового счастья не будет
Шрифт:
Молодая женщина рухнула на асфальт. После столкновения она ещё несколько минут оставалась в сознании, живой. Первым подскочил перепуганный паренёк, ставший убийцей. Катя не стала его винить. Она поняла, что для неё это – всё, конец. Конец жизни в какие-то тридцать лет. Остатки сил она потратила на последнюю фразу: «Скажи им, что я их люблю». Позже приехала скорая, но ей оставалось лишь забрать тело.
Это походило на то, как кто-то сбивает тебя с ног, ударяет в районе щиколоток, чтобы лишить опоры и равновесия. Когда человек заболевает, и исход очевиден, успеваешь подготовиться, осознать, проститься.
И совсем другое дело, когда случайность отнимает дорогого человека. Неопытный мальчишка совершил ошибку. Да, его судили, но что это меняет? Вердикт судьи не способен изменить судьбу и вернуть любимую женщину.
Мать перехватила все заботы о сыне и внучке, работая теперь на два дома.
Маленькая Надя не совсем понимала, что происходит, и почему бабушка постоянно со слезами. Ей сказали, что мама умерла, навсегда умерла. Но ей ещё не приходилось сталкиваться со смертью, и она не представляла: как можно навсегда умереть? Она скоро вернётся, обнимет её, улыбнётся. Ведь она так любила свою Надюшу, а Надюша – её. Так как это возможно – навсегда?
Пока мамы нет, она всегда будет с папой. Папа – стержень, опора, человек, на котором всё держится. Если папа рядом, то всё хорошо. По-другому не может быть. Он просто не допустит.
В своём нынешнем забытье Надя вспомнила, что потеряла эту опору, и сейчас, к сожалению, понимала значение «навсегда». Самого главного человека в её жизни больше нет в живых. Врачи сказали, что сердце. Вспоминая, каким крепким был отец, как следил за питанием, придерживался активного образа жизни, в это сложно было поверить. Но причин сомневаться в результате экспертизы не было.
Она помнила тот страшный день – 1 марта. Когда природа готовится к новому яркому витку, воздух наполнен особой свежестью, когда ждёшь солнца и счастья, позвонила младшая сестра Ева. Сквозь слёзы Надя разобрала эти три страшных слова:
– Папа… Он – всё…
Снова хотелось плакать, как в тот день, когда разум отказывался мириться, осознавать, что произошло что-то непоправимое: «Папа… Он – всё…».
Слёзы поступили к горлу, но тут Надя почувствовала, как что-то меняется. Её куда-то волокли, ухватившись за щиколотки. Наверное, черти в преисподней, не иначе. Надя попыталась обратиться во вслух, чтобы понять, что происходит. Однако голова сильно болела и готова разломиться как орех. Словно со дна моря она услышала женский голос:
– Тяжёлая, зараза.
И снова провалилась в своё забытье, в своё прошлое, когда отец ещё мог быть рядом.
Глава 3. Лида
После смерти жены Генрих воспитывал дочь, как когда-то его отец, стараясь мотивировать на достижение результатов («учись соответствовать отцу и деду»). Но видел, что Надя пошла в мать. Девчонка с удовольствием плескалась с посудой на кухне, помогала стряпать пироги, наряжала своих кукол, читала книги. В перспективе стала бы копией покойной супруги: хозяйственной, степенной и скучной.
Отец попытался зайти с другой стороны, создать изюминку в ней. Попросил придумать такое занятие, которое выделяло бы её среди других, заставило обращать на себя внимание. На раздумья дал неделю. Надеялся, что Надя созреет до желания стать великой спортсменкой, писательницей, художницей или музыкантом (то, что науки вряд ли светили, – он давно понял, если только появится огромное желание).
Дочь же решила вязать крючком и делать «самые узористые узоры в мире».
Сказать, что он был разочарован, – ничего не сказать.
Генрих не понимал причину. То ли дело в генетике, где нет стопроцентной гарантии, какой набор унаследует ребёнок. То ли в воспитании мамы и окружении бабушки, которая была такой же, как умершая жена.
Но беда её приходит одна. Мать была настолько потрясена гибелью невестки, что это послужило катализатором для начала психических проблем. У матери появились повалы в памяти. Она могла забыть закрыть дверь, выключить плиту или утюг. После ужина накрывать снова на стол, как в первый раз.
Дальше – хуже. Мать перестала признавать сына, даже как-то втихаря в милицию позвонила сообщить о постороннем дома с непонятными намерениями. Либо несколько раз за час удивлялась, что сын приехал навестить мать, да к ней на кухню не зашёл поздороваться.
Надюшке тоже доставалось. Бабушка путала «хорошую девочку» с соседским ребёнком и всё норовила отправить её домой с приветом родителям. Или начинала ругать сына, что он столько лет скрывал от неё наличие дочери, и в очередной раз знакомилась с ней: «Как тебя зовут, красавица?».
Когда появились провалы в отношении отца, с прогрессирующим Альцгеймером её определили в специальный стационар. Там она провела свой последний год в жизни.
Отец замкнулся, спасаясь работой, пока она ещё была. Сын старался оградить себя от этого. Мать успел навестить пару раз и то, потому что так положено. Каждый раз возвращался подавленный. С отцом общение свёл к минимуму, так как оно невольно напоминало о состоянии матери. Даже странно: когда-то он мечтал о внимании к себе, а сейчас вздрагивал от каждого звонка по телефону, опасаясь, что предстоит говорить с ним.
Но он не звонил, чувствуя барьер со стороны сына и возводя ещё один – со своей стороны. Последующие встречи были испытанием для обоих.
Генрих нанял домработницу и няню в одном лице. Зоя Фёдоровна исправно выполняла свои обязанности, однако в какой-то момент молодой отец остро осознал, что семье нужна женщина, полноценный член семьи. Тогда он встретил Лиду – огненно-рыжую, кудрявую, солнечную.
Он познакомился с ней на одной из конференций в Москве года три назад. Та тоже была приезжей и не знала, как распорядиться свободным временем. Они славно провели вечер. Он не говорил, что женат, она не задавала вопросов. Любила страстно, как в последний раз. На утро только вздохнула: жаль, что пора расставаться. Своего телефона с адресом не стала оставлять: зачем? И вот – они снова встретились.