Новогодняя ночь

Около гаражей никого не было. Лунный свет, так рано появляющийся зимой, уже пробежался по железному покрытию гаражей и замер на них четкими светящимися пятнами, откидывая вытянутые тени на рыхлые нетронутые сугробы. Заброшенность пустыря приобрела в этот предпраздничный вечер особую прелесть, ветки, опавшие с проносимых по пустырю елок, напоминали о Новом годе и не выглядели сейчас такими

Филиппенко, вдыхая свежий, насыщенный хвоей воздух, засомневался вдруг, стоит ли осуществлять свою затею, но рука уже нащупывала в просторном теплом кармане дубленки ключ от гаража. Он вывел на улицу поблескивающую при лунном свете машину, полюбовался ее силуэтом и завел мотор. Пустырь сразу преобразился: резкий свет от фар словно откинул от себя сугробы, и, разрезая снег своим мощным корпусом, визжа и урча, машина выкатила на шоссе. Вскоре Филиппенко вывернул на главную магистраль и уже через несколько минут затерялся в пестром потоке машин.

…В свой подъезд он вбежал возбужденный, перепрыгивая через ступеньки, поднялся наверх. С порога квартиры закричал:

— Лидочка, с Новым годом!

Жена вышла к нему неторопливой плавной походкой, улыбнулась и, стараясь не нарушать наведенной гармонии косметики на лице, только легонько прикоснулась к его пылающей с мороза щеке. Она еще не успела переодеться, и ее лицо, ставшее очень красивым, почти фарфоровым, словно жило отдельной жизнью от тела — так не сочетались короткий застиранный халатик и искусный вечерний грим, на который была потрачена уйма времени — глаза ее, блестящие, почти черные, раскрылись, засияли новой холодноватой уверенностью в своих чарах. Филиппенко задумчиво и смущенно поглядел на нее и протянул сверток.

Лидочка заинтересованно развернула его:

— Духи! Французские! — она еще раз коснулась его щеки. — Но почему так рано? До Нового года еще несколько часов.

— Дело в том, — медлил Филиппенко, — что у меня сегодня дежурство на работе.

— Какое еще дежурство? — духи были отложены в сторону, Лидочка пошла следом за мужем на кухню.

Здесь в подготовительном беспорядке стояли праздничные блюда. Филиппенко, рассматривая многочисленные кастрюльки и тарелки, пожал плечами.

— Ну что я, виноват? Назначили. Дай лучше пожевать что-нибудь.

— Так как же? Мы стольких людей пригласили…

— Лидочка, — сказал нетерпеливым голосом Филиппенко, — пойми, что это от меня не зависит. Должен был другой дежурить, но он заболел неожиданно, а я — второй по графику дежурств.

— Надо же… — сокрушалась Лидочка. — И это в самый Новый год.

— Мне тоже очень жаль, но что поделаешь, — он отодвинул немного в сторону кухонную занавеску и вгляделся в темноту, пытаясь различить силуэт стоящей там машины.

В кухню забежал их сын — Димка. На ходу схватил со стола вилку, запустил ее в салатницу, с опаской косясь на мать — как бы не заругалась — и прожевав, сообщил:

— Мам, пап, не хочу вам мешать и удаляюсь на торжественную часть в другое место.

Филиппенко с недоумением оглядел сверху вниз нескладную, сильно вытянувшуюся, согласно суровым законам акселерации, фигуру сына и переспросил:

— Что-то я не понял, куда это ты удаляешься?

— К друзьям, — Димка капризно поджал губы, и его подвижное лицо, так похожее на материнское, сморщилось, исказилось.

— Никаких друзей! Я ухожу на дежурство, а мать что — одна будет?

— Одна, — протянул Димка, — сами наприглашали кучу народа, а теперь — одна.

— То — чужие люди, — назидательно сказал Филиппенко, — а ты сын. Новый год, как ты знаешь, праздник семейный.

— Ага, семейный. А сам-то уходишь.

— То — я, — строго ответил он, думая, что сын совсем разболтался, недаром говорят, что переходный возраст — 15 лет — самый трудный, — у меня дежурство на работе.

— Ну ладно, — недовольный Димка ушел.

Филиппенко посмотрел на часы, стрелка подходила к восьми, с минуты на минуту должны были подойти гости. Ему не хотелось с ними встречаться, чтобы не успеть почувствовать атмосферу надвигающегося праздника; он сдернул с вешалки дубленку и, на ходу застегиваясь, выбежал во двор.

Машин становилось все меньше — водители спешили домой, всюду попадались такси с неумолимыми табличками «в парк». Все чаще его машину останавливали люди с поднятыми руками, Филиппенко лениво притормаживал, и они, весело галдя, усаживались, звонко хлопая дверцами. Все веселее становились компании, почти не считая, совали скомканные бумажки и исчезали. Филиппенко на ладони взвешивал мятые рублевки и, так же, не считая, заталкивал их небрежно в карман.

Постепенно эта затея все больше нравилась ему, он порадовался своей предприимчивости, и недавние сомнения стали смешны. В конце концов, в жизни он немало встретил праздников, все они были чем-то похожи, и давно пришла пора их разнообразить.

Идея воспользоваться праздником пришла ему в прошлый Новый год, когда они сами сели вот так же к какому-то автолюбителю и сунули ему в праздничной суете гораздо больше денег, чем следовало бы.

Филиппенко, насвистывая, ехал дальше. Не пренебрегал он и теми компаниями, где количество народа превышало допустимое число пассажиров — милиция в Новый год смотрит на нарушения сквозь пальцы. Филиппенко вначале старался проехать по каким-нибудь темным переулкам, но безнаказанность опьяняла, и он оказывался на центральных улицах. В двенадцатом часу поток пассажиров схлынул, еще брели одинокие фигуры с шампанским в руках, но в машине они не нуждались. Последними пассажирами до встречи Нового года оказалась группа девушек, совсем молоденьких. Филиппенко машинально отыскивал среди них самую красивую, прошелся взглядом по их раскрасневшимся личикам и отметил одну — в пушистой шапочке — не красивая даже, а еще по-детски милая — курносая, с задорными темными глазами, она все смеялась, а Филиппенко поглядывал на нее в зеркальце — несколько покровительственно. Девчонки болтали, громко хохотали и старались вовлечь его в свой разговор. Он не отмалчивался, но держался от них на дистанции. Ему вдруг захотелось еще раз увидеть эту девочку в пушистой шапочке.

Уже на площади, куда направлялись девушки, решился и спросил у нее: «Может, встретимся?» Она покраснела, пожала плечами. Филиппенко задержал на ней многозначительный взгляд, и, вытащив блокнот с корочкой из натуральной кожи, записал ее телефон. С девушек денег пришлось не брать. Он посидел в раздумье, не опрометчиво ли поступил, взяв этот телефон. Может, и не позвонит никогда, а путь неблизкий проехал, потом махнул рукой: да разбогатеет, что ли, девчонки, видно, первокурсницы, со стипендии много ли денег? Рукой махнул, а сомнения остались. Он подумал, ехать ли за новыми клиентами или дождаться начала Нового года — встретить его тут на площади, под общее «ура». Издали огромный Дед Мороз испытующе смотрел на него из-под широких раскрашенных бровей, и Снегурочка приветственно поднимала руку в голубой подтаявшей варежке. Елка, как неутомимый волчок, кружилась вокруг своей оси, подрагивая картонными зайцами и стеклянными матовыми шарами. Филиппенко задумчиво обозревал это бутафорское новогоднее великолепие, пока его осмотр не прервал чей-то голос: