Новые арабские ночи
Шрифт:
В общем, принц был сильно разочарован манерами и разговорами членов клуба.
— По-моему, — говорил он про себя, — тут совершенно не из-за чего так много волноваться. Раз человек решил покончить с собой, предоставьте ему, ради Бога, сделать это по-джентльменски. А эти все волнения и глупые разговоры я нахожу совершенно неуместными.
Тем временем полковник Джеральдин предавался самым мрачным опасениям. Клуб и его правила оставались для него еще тайной, и он беспокойно оглядывал всю комнату, подыскивая, кто бы мог ему все как следует объяснить. Тут он случайно взглянул на разбитого параличом господина в сильных очках. Заметив, что этот господин держит себя очень
Мистер Мальтус с любопытством поглядел на полковника и пригласил его сесть с собой рядом по правую руку.
— Вы только что поступили и желаете ознакомиться с клубом? — сказал он. — Вы как раз подошли к настоящему источнику. Я здесь уже давно. Вот уже два года, как я в первый раз посетил этот очаровательный кружок.
Полковник перевел дух. Ему стало легче дышать. Если мистер Мальтус ходит сюда вот уже два года, следовательно, принц не подвергается особенно большой опасности в один вечер. Но Джеральдин все же был удивлен и подумал, нет ли тут мистификации.
— Как два года?! — воскликнул он. — Я думал… но нет, вы, разумеется, пошутили.
— Нисколько, — мягко ответил мистер Мальтус. — Мой случай особенный. Я, собственно говоря, совсем не самоубийца. Я скорее почетный член клуба. Мое болезненное состояние и любезность председателя являются причинами, почему я пользуюсь известными льготами. Кроме того, я вношу за это повышенную плату… Иначе мое счастье было бы просто изумительно и невероятно.
— Боюсь, что мне придется попросить у вас дальнейших объяснений, — сказал полковник. — Позвольте вам напомнить, что я до сих пор лишь поверхностно знаком с правилами нашего клуба.
— Обыкновенный член клуба, ищущий себе смерти, вот как вы, ходит сюда каждый вечер, пока судьба над ним не сжалится, — объяснил мистер Мальтус. — Он может, если у него нет денег, жить и столоваться у председателя: это не роскошно, но вполне удобно и прилично. Могло бы быть хуже ввиду незначительной подписки. В то же время и общество председателя чего-нибудь стоит, ведь он очень хороший человек.
— В самом деле, я от него в восторге.
— Нет, вы еще его не знаете, — сказал мистер Мальтус. — Это замечательно интересный товарищ. Какие рассказы знает! Какой циник! Жизнь он изучил замечательно. Другого такого развратника, я убежден, не найдешь во всем христианском мире.
— И он здесь тоже на правах почетного члена, подобно вам, не в обиду будь сказано? — спросил полковник.
— Да, но только совсем в другом смысле, чем я, — отвечал мистер Мальтус. — Меня пока щадят, но в конце концов я все-таки должен буду исчезнуть. А он никогда в карты сам не играет. Он только тасует и сдает и вообще управляет клубом. Это замечательно ловкий, изворотливый человек. Три года он занимается этим делом, практикует, так сказать, свое артистическое призвание, и за все время ни разу не возникло ни малейшего подозрения. Он точно вдохновляется откуда-то свыше. Вы, без сомнения, помните один случай, наделавший много шума полгода тому назад, как один господин нечаянно отравился в аптеке? Это было подстроено замечательно умно и тонко и притом совершенно безопасно.
— Вы меня удивляете, — сказал полковник. — И что же, этот господин был… — полковник чуть-чуть не сказал, одною из жертв клуба, но опомнился и произнес: — одним из членов клуба?
Тут он сообразил, что
— Но я все-таки еще блуждаю здесь впотьмах. Вы говорите о каком-то тасовании карт, о сдаче. Для чего это делается? Я заметил, что вы скорее не желаете умирать, чем наоборот, и потому меня интересует узнать, что, собственно, привело вас сюда?
— Вы совершенно верно сказали, что впотьмах, — отвечал, оживляясь, мистер Мальтус. — Этот клуб — храм отравы. Если бы не мое слабое здоровье, я бы здесь бывал гораздо чаще. Это мое теперь единственное, мое, можно сказать, последнее развлечение, но часто пользоваться им для меня было бы вредно. Знаете, сэр, я все испытал в жизни, все без исключения, и могу сказать, что почти все на свете оценивается неверно. Многие играют в любовь. Я положительно не признаю любовь за сильную страсть. Сильная страсть — это страх. Вот где сильная страсть. Если вы хотите сильных ощущений, играйте в страх. Чтобы испытать напряженную радость жизни, нужно испытать напряженный страх за нее. Позавидуйте мне! Позавидуйте мне, сэр! — прибавил он с хохотом. — Я — трус!
Джеральдин насилу удержался, чтобы не выразить своего отвращения к этому жалкому человеку, но сделал над собой усилие и продолжал наводить справки.
— Но как же, сэр, можно продлить такое ощущение искусственно? — спросил он. — Чем это достигается? Каким способом можно держать человека в подобной неизвестности?
— Сейчас я вам объясню, как выбирается у нас жертва на каждый вечер, — отвечал мистер Мальтус. — И не только сама жертва, но и еще один член клуба, который является тут как бы его уполномоченным и как бы жрецом смерти для данного случая.
— Боже мой! — сказал полковник. — Неужели они друг друга убивают?
Мистер Мальтус утвердительно кивнул головой.
— Этим путем устраняется тягость самоубийства, — объяснил он.
— Как! Боже милостивый! — воскликнул полковник. — Да неужели же такие вещи возможны среди людей, рожденных женщинами? Неужели я… или вы… или мой друг, скажем — неужели кто-нибудь из нас может сделаться убийцей? О, какая гнусность!
Он хотел вскочить в ужасе, но встретился с глазами принца. Тот смотрел на него пристально и сердито. В одну минуту Джеральдин успокоился.
— Впрочем, в конце концов, почему же нет? — прибавил он. — И раз вы говорите, что игра очень интересная — vogue la gal`ere! Буду делать то же, что и все!
Мистер Мальтус испытал острое и жгучее наслаждение от удивления и отвращения полковника. Он хвалился своей злостью и испорченностью. Ему нравилось видеть, как другой дает волю великодушному чувству, тогда как он сам, по своей совершенной испорченности, сознает себя выше подобных ощущений.
— Вот видите, — сказал он, — как только у вас прошла первая минута изумления, вы сейчас же успели оценить всю прелесть нашего кружка. Вы можете видеть, как здесь скомбинировано возбуждение игорного стола, дуэли и римского цирка. Язычники умели хорошо устраивать подобные вещи. Я в восторге от утонченности их выдумок. Но все же они оставили на долю христианской страны достигнуть таких крайних пределов, такой квинтэссенции, такого абсолюта в остроте ощущений. Вы поймете, какими пресными, какими безвкусными должны казаться все прочие наслаждения человеку, попробовавшему этого самого. Игра у нас, — продолжал он, — разыгрывается очень просто. Берется целая колода карт — да, впрочем, будет гораздо лучше, если вы сами посмотрите, своими глазами, как это делается. Не дадите ли вы мне вашу руку — опереться? Я, к несчастью, разбит параличом.