Новые арабские ночи

Первые два рассказа сборника «Новые арабские ночи» знакомят читателя с похождениями современного Гарун аль-Рашида, фантастического принца Богемского. Лорд Розбери в своей речи, посвященной памяти Стивенсона, замечает, что этот писатель никогда не довольствовался словами, если они не давали полного выражения его мысли; поэтому в его стиле непременно заключается что-то намекающее и подсказывающее какой-то музыкальный мотив, оттеняющий каждую фразу. Часто таким мотивом у него является тончайшая ирония. Достаточно прочитать похождения принца Богемского, чтобы заметить этот иронический элемент, благодаря которому стиль Стивенсона приобретает такую силу. Принц Флоризель,

романтик, страстный любитель приключений и в то же время — благодушный буржуа, все время находится на границе великого и смешного, пока автор не решает наконец завершить судьбу своего героя комическим эпилогом: бывший принц Богемский мирно доживает свои дни за прилавком табачного магазина. Таким образом, и «Клуб самоубийц», и «Бриллиант раджи» можно отнести скорее к юмористике, чем к разряду леденящих кровь рассказов в стиле Эдгара По.

Всякий истинный писатель берет своих героев из жизни и зачастую наделяет их какой-нибудь черточкой своего собственного характера. Стивенсон с детских лет был авантюристом-мечтателем, и в лице принца Богемского он, быть может, слегка подтрунивает над своею же страстью к приключениям — страстью, удовлетворить которую он не мог из-за вечной болезни. Но чем недоступнее, тем ярче были его мечты. Поэт и критик Эдмунд Госсе, друг Стивенсона, приводит один эпизод из его школьных лет, показывающий до какой степени подчас разыгрывалась детская фантазия будущего писателя. Однажды летом, начитавшись детективных романов последнего сорта, Льюис проходил по пустынной улице Эдинбургского предместья и обратил внимание на запертый наглухо дом, из которого жильцы, по-видимому, выехали на дачу. Не забраться ли туда «с целью грабежа»? Мысль была соблазнительная и легко исполнимая. Льюису удалось отворить окно в задней стене и проникнуть в дом, который, действительно, оказался необитаемым. Мальчик начал прокрадываться из комнаты в комнату, рассматривая в величайшем волнении картины и книги. Вдруг ему послышался шум в саду. В неописуемом ужасе он бросился под кровать и разразился рыданиями; ему живо представилось, как его, связанного, точно воришку, приведут домой, как раз в то время, когда семья соберется идти в церковь. К счастью, тревога оказалась напрасной, и Льюис успел благополучно выбраться через то же самое окно.

Повесть «Павильон на холме» была, еще до появления «Острова сокровищ», напечатана в журнале «Cornhill Magazine» за еще неизвестной тогда подписью Р. Л. С. Однако люди, обладавшие художественным чутьем, тогда же оценили выдающийся и свежий литературный талант автора. В этом рассказе ярко проявляется та особенность дарования Стивенсона, которая делает его прямым преемником Эдгара По, Гоуторна и отчасти Диккенса, — умение приковать внимание читателя напряженной таинственностью рассказа. Лет через десять после напечатания «Павильона на холме» Конан Дойль, разбирая произведения Стивенсона, писал об этой повести: «В „Павильоне на холме“ его дарование достигает наибольшей высоты, и одного этого рассказа было бы достаточно, чтобы упрочить за автором постоянное место среди наших великих беллетристов. Стиль Стивенсона всегда отличается необыкновенной чистотой, воображение у него всегда живое, но в этом рассказе удачнейшая изысканность языка сочетается с самым животрепещущим, самым сосредоточенным интересом фабулы. Трудно найти другой рассказ, где на протяжении столь же немногих страниц действующие лица были бы обрисованы с такой же силой и отчетливостью как эти четыре фигуры — Нортмура, Кассилиса, беглого банкира и его дочери, титаническая мощь которых тем ярче выделяется, чем мрачнее задний план картины».

Рассказы «Ночлег» и «Дверь сира Малетруа» — особенно первый — представляют собой превосходные картины быта средневековой Франции. «Ночлег» — это эпизод из скитальческой жизни поэта и авантюриста Франсуа Вильона, представителя низкопробной богемы XV века и в то же время — замечательного стихотворца; он был приговорен к смерти за убийство, но помилован и обречен на изгнание, не раз навлекал на себя подозрение в краже, побывал в тюрьме и умер неизвестно где и когда. В «Ночлеге» Стивенсон достигает поразительной художественной силы, и достаточно один раз прочитать этот рассказ, чтобы он запечатлелся навсегда.

Прелестная юмористическая жанровая картинка «Провидение и гитара» является отзвуком впечатлений, пережитых в то счастливое время, когда «легкомысленный Аретуза» странствовал по Франции, и величественный комиссар, причинивший столько огорчений пылкому артисту, вероятно, списан с того не слишком проницательного, но грозного представителя власти, которого читатель знает по эпилогу к «Путешествию внутрь страны».

Редактор «Pall Mall Gazette», желая поместить в рождественском номере журнала рассказ, от которого «проходил бы мороз по коже», обратился с заказом к Стивенсону. Тот прислал сначала «Преступника», но так как этот рассказ, по мнению редакции, оказался недостаточно страшным, то Стивенсон обещал доставить что-нибудь другое, от чего «застынет кровь даже у гренадера». Это был «Похититель трупов», включенный нами в сборник «Новых арабских ночей». Журнал устроил рекламу вполне соответствующую ужасному содержанию рассказа: заказали шесть пар черных гробовых крышек с гипсовым изображением человеческого черепа и сложенных накрест костей, взяли в похоронном бюро напрокат шесть белых похоронных костюмов и наняли шестерых сандвичменов, которые должны были разгуливать по улицам Лондона, навесив на себя гробовые крышки. Впрочем, вмешалась полиция и прекратила эту зловещую процессию.

Как ни кошмарен рассказ «Похититель трупов», однако он основан на действительном происшествии.

В 1829 г. в Эдинбурге завелся злодей по имени Бёрк, который заманивал людей в свое логовище и убивал их, с целью продать трупы в анатомический театр. Бёрк был казнен, а выдавший его сообщник Гэр получил помилование. В Лондоне у них нашлись подражатели — Бишоп и Вильямс.

Проживая в Лондоне, благовоспитанный и безукоризненный принц Богемский, Флоризель, сумел привлечь к себе все общество своим приятным обращением и обдуманною щедростью. Уже судя по тому, что о нем было известно, принц Флоризель был человек замечательный, известно же о нем было очень немного сравнительно с тем, что он делал. Будучи в обыкновенной обстановке человеком характера спокойного и ровного, с очень несложной житейской философией, почти такой же, как у простого земледельца, принц Флоризель бывал иногда не прочь познакомиться и с другими дорогами жизни, более рискованными и опасными, чем тот путь, по которому ему от рождения назначено было идти. Случалось, что от скуки, когда ничего не шло интересного и веселого в лондонских театрах, или когда кончался спортивный сезон и принц не мог выступать в тех видах спорта, в которых привык одерживать верх над своими соперниками, он призывал к себе своего наперсника и шталмейстера полковника Джеральдина и приказывал ему готовиться к ночной прогулке. Шталмейстер был храбрый молодой офицер, склонный к приключениям. Он всякий раз с удовольствием встречал такое известие и сейчас же спешил приготовиться. Долгая практика и разнообразное знакомство с жизнью обучили его искусству переодеваться и гримироваться. Он мог приспособить не только свое лицо и внешность, но даже голос и мысли ко всякому положению, характеру и национальности. Этим путем он отвлекал внимание от принца, и в иностранных кружках его нередко принимали за своего. Полиция об этих приключениях ничего не знала, потому что оба проказника до сих пор выходили благополучно из всевозможных затруднительных положений, благодаря невозмутимому мужеству одного и ловкой изобретательности и рыцарской преданности другого. С течением времени они оба становились все смелее и самоувереннее.

В один дождливый мартовский вечер непогода загнала их в устричную лавочку по соседству с Лейчестерским сквером. Полковник Джеральдин был одет и загримирован газетным сотрудником средней руки, а принц, как всегда, наклеил себе большие брови и пару фальшивых бакенбард. Это придавало ему довольно неопрятный вид человека, потрепанного жизнью, делая его неузнаваемым даже для близких знакомых. В таком снаряжении принц и его наперсник сидели теперь и благодушествовали, попивая водку с содовой водой.

Публики в ресторане было много. Были и мужчины, и женщины. Завести разговор было с кем, но нашим авантюристам ни один из публики не казался достаточно интересным для более близкого знакомства. Очень уж была сера и непочтенна вся эта публика. Одни лондонские подонки! Принц уже начал зевать от скуки и почти уже решил, что экскурсия на сей раз не удалась, как вдруг распахнулись створчатые двери, и в ресторан вошел какой-то молодой человек, сопровождаемый двумя комиссионерами. Каждый комиссионер нес по большому блюду, покрытому крышкой. Они сняли разом обе крышки, и на блюдах оказались сладкие пирожки с кремом. Молодой человек стал обходить всех сидевших в зале, с необыкновенной учтивостью упрашивая их отведать пирожного. Иногда угощение принималось со смехом, а иногда от него отказывались наотрез и даже грубо. В таких случаях молодой человек съедал пирожок сам с каким-нибудь шутливым замечанием.

Наконец, он дошел до принца Флоризеля.

— Сэр, — обратился он к нему с необыкновенной учтивостью, держа между большим и указательным пальцами один пирожок, — не соблаговолите ли вы оказать честь совершенно незнакомому вам человеку? Я вполне могу поручиться за доброкачественность пирожного, потому что за сегодняшний вечер сам съел две дюжины штук и еще три штуки.

— Я обыкновенно интересуюсь не столько самим подарком, — возразил принц, — сколько целью, с которой он делается.