Новые марсианские хроники

Шимов Всеволод

–Ну да, когда развалилась их империя…

–Да. Так вот, по всей видимости, этот человек кустарным способом собрал прибор, который пробивает нашу защиту и позволяет наблюдать за нами.

–Кустарным способом? Как такое возможно?

Ита пожала плечами:

–Они сидят в обычном гараже. Видимо, этот человек вывез из своего института какие-то материалы и приборы, которые и позволили ему собрать вот такой аппарат.

–Но ведь это получается, он знал, зачем ему нужен этот прибор и что он хочет увидеть…

Повисло молчание. Санс всматривался в изображение на экране, его янтарные глаза с вертикальным зрачком разгорались недобрым огнем.

–Что

будем делать, капитан? – спросила Ита.

–Пока ничего. Наблюдайте за ними, не спускайте с них глаз. Записывайте все их разговоры и передавайте мне.

Ита вздернула бровь:

–Я думала, ты прикажешь их изолировать.

–Нужно понять, что происходит и насколько велика угроза. И есть ли она, эта угроза. Если мы сейчас их изолируем, можем сделать еще хуже. Пока наблюдаем.

2.

История эта началась давно, еще в конце семидесятых годов, когда Иван Сергеевич Бурцев, академик, герой социалистического труда, ученик Королева, участник советских лунной и марсианской программ, начал ходить по высоким кабинетам со странным предложением: открыть под его, Бурцева, началом, институт по поиску внеземной цивилизации в Солнечной системе.

Бурцев приводил данные радионаблюдений за космическим пространством, из которых, по его словам, получалось, что в районе Марса, Луны и Венеры наблюдаются некие аномалии, которые нельзя объяснить иначе как признаками некой разумной активности. Причем наибольшая концентрация этих аномалий наблюдалась в районе Марса. Бурцев не настаивал на том, что это именно марсиане или какие-то другие инопланетяне. Возможно, говорил он, это наши американские друзья ведут какие-то засекреченные исследования, хотя характер сигналов говорит о том, что это, скорее всего, не они.

Времена стояли застойные, сонные, страна медленно впадала в летаргию. Ни чиновничество, ни академические круги Бурцеву впечатлить так и не удалось. Вернее, удалось, но совсем в ином смысле – за спиной поползли перешептывания, мол, сбрендил старик. Закончилось всё тем, что его тихо отстранили от всех научных исследований, оставив, правда, рядовым профессором в Московском университете (видимо, памятуя былые заслуги). Бурцев намек понял, и о внеземных цивилизациях, казалось, больше не вспоминал.

Но грянула Перестройка, и академик снова оживился. И, о чудо, добился-таки своего. Правда, дали ему не институт, а всего лишь лабораторию. И услали из Москвы на Урал, в «почтовый ящик», с глаз подальше.

Под началом у Бурцева оказалось четверо молодых ученых, включая и кандидата физико-математических наук Валеру Соловейчика. С их помощью он и надеялся воплотить свои интуитивные догадки в сенсационное открытие. Но, увы, времена наставали действительно скверные. Финансирование стремительно сокращалось, а молодые кандидаты наук убегали в кооперацию, уверовав в чудотворную силу капитализма.

Единственным, кто оставался верен затее академика Бурцева, был Валера Соловейчик. Соловейчик, со второй попытки поступивший на мехмат, сумел окончить его с отличием, поступить в аспирантуру и защитить диссертацию. К моменту, когда Бурцев набирал сотрудников для своей лаборатории, Соловейчик вел скромную жизнь научного сотрудника в одном из минских НИИ и жил с мамой и папой в тесной двухкомнатной квартирке. Бурцев, давно имевший репутацию чудака, столкнулся с проблемой при наборе сотрудников в свою лабораторию – никто не хотел идти. Вот и пришлось искать по провинциальным НИИ. Здесь-то ему и подвернулся Соловейчик.

Почему Соловейчик ввязался

в эту авантюру? Во-первых, ему было просто скучно. Личная жизнь не сложилась, в профессии, как казалось, он тоже достиг потолка, выше которого прыгнуть не получалось. Быт в одной квартире с родителями нагонял тоску. И тут вдруг – чудаковатый академик с поиском чужих цивилизаций. Нет, в официальных документах, всё было сформулировано куда более витиевато и расплывчато, но Соловейчик сразу понял, о чем речь. Как он к этому отнесся? Конечно же, скептически. Но под это дело давали целую лабораторию в закрытом городе. Закрытый город – это в том числе снабжение по перовому разряду, что немаловажно в замордованной дефицитом стране. Кроме того, академик сулил быстрое получение квартиры. Вырваться из душных стен родительского жилья – заветная мечта взрослого уже мужчины. К тому же, в том году как раз взорвался Чернобыль, слухи по Минску ползли самые мрачные. И Соловейчик поехал. Из города-миллионника, республиканской столицы, в холодную уральскую глушь, закрытый городок, затерявшийся в тайге.

Академик не обманул – действительно выбил квартиры для своих сотрудников. Правда, перед этим почти целый год пришлось помыкаться в общежитье. Но оно того стоило: уютная однушка с просторным балконом, на котором так приятно курить по вечерам. Сосны, одуряюще свежий воздух и звенящая тишина. В городке царила по-военному образцовая дисциплина: чистота и, да, перворазрядное снабжение, регулярные спецпайки с дефицитной колбасой, индийским чаем, кофе и – на Новый год – красной икрой.

И работа, которая действительно оказалась очень интересной и затянула Соловейчика без остатка. Впрочем, в лаборатории академика Бурцева он оказался единственным таким исключением: остальные сотрудники быстро сбежали, сочтя, что новое время открывает им более привлекательные возможности, нежели затворничество в закрытом городке.

Науке новые времена не несли ничего хорошего, и Бурцев, на котором лежала вся тяжесть организационных хлопот, чувствовал это все более отчетливо. В лаборатории он появлялся редко, переложив весь груз научных изысканий на Соловейчика, а сам пропадал в командировках в Москве, ведя там изнуряющие аппаратные баталии с большими начальниками. Когда же возвращался, был мрачен как туча. Соловейчик этого до поры до времени не замечал, будучи погруженным в работу, тем более, появились первые серьезные результаты, и результаты ошеломляющие. Когда Бурцев с ними ознакомился, лишь пожевал губами и сказал:

–В Москву пока не докладываем.

На недоуменный вопрос Соловейчика коротко ответил:

–Там сейчас всё… сложно.

Бурцев умер в декабре 91-го года. «Умер вместе со страной», – как потом любил говаривать Соловейчик. Утром не вышел на работу, а вечером его нашли дома в туалете в некрасивой позе.

Буквально через несколько дней на Соловейчика обрушился еще один удар – умер отец. Последние годы дела у отца шли неожиданно хорошо. Перестройка действительно сдвинула какие-то тектонические плиты, и люди, казалось, достигшие своего потолка, вдруг получили возможность прорваться выше. Отец, карьерные возможности которого долгое время были негласно ограничены пресловутым «пятым пунктом», вырвался в большие начальники, из тесной хрущевки переехал в роскошную двухъярусную квартиру, в новом, похожем на белый круизный лайнер, доме, с видом на реку в самом центре города. Но счастье продлилось недолго. Глядя на мать, неприкаянно бродившую по комнатам этой так и не обжитой квартиры, Солвейчик впервые задумался о возвращении.