Новые мученики российские
Шрифт:
Допрос митрополита велся, главным образом, в трех направлениях: а) в отношении митрополита к постановлениям Карловацкого Собора (об этих постановлениях говорилось в процессе очень много, — едва ли не больше, чем о самом изъятии), б) об отношении митрополита к декретам об изъятии церковных ценностей и в) об упомянутых выше двух заявлениях митрополита в Помголе.
По первому вопросу митрополит ответил, что постановления Карловацкого Собора ему неизвестны, — ни официально, ни приватно.
По второму вопросу митрополит заявил, что он считал и считает необходимым отдать все церковные ценности для спасения голодающих. Но он не мог и не может благословить
Но центр тяжести — в отношении личной ответственности митрополита — заключался в 3-м вопросе. От него домогались неустанно указаний — путем разнообразнейших и коварнейших вопросов — кто, в действительности, был вдохновителем или редактором заявлений, поданных в Помгол. Ему весьма прозрачно внушалось, что назови он «редакторов» или даже отрекись только от содержания своих заявлений, — и он будет спасен.
Мы склонны думать, что эти соблазнительные внушения были в известной степени искренними.
Большевики отнюдь не стремились во что бы то ни стало убить митрополита. Они даже наверно предпочли бы уничтожить его морально. Митрополит, расстрелянный за стойкость своих убеждении, — это имело бы свои «неудобства». Наоборот, митрополит, раскаявшийся, приведенный к повиновению, униженный, морально развенчанный и «милостиво» пощаженный, — такой результат был бы гораздо заманчивее и для советской власти, и, тем паче, для стоявшей за ее спиною в этом деле «живой церкви».
Это было настолько очевидно, что и участники процесса, и даже публика как-то особенно настораживались каждый раз, когда митрополиту предлагались вопросы по этому предмету. Что советская власть ведет здесь «игру» на жизнь или смерть, — это сквозило и в тоне, и в редакции вопросов. Но, увы, в этой игре у советской власти не оказалось партнера. Митрополит как бы не замечал протягиваемых ему «спасательных кругов» и, глядя прямо в лицо трибуналу, твердо и неизменно отвечал: «Я один, совершенно самостоятельно, обдумал, написал и отправил свои заявления. Да, впрочем, я и не потерпел бы ничьего вмешательства в решение таких вопросов, которые подлежали исключительно моему ведению как архипастыря». При этих ответах в голосе митрополита замечался даже некоторый оттенок властности, ему совершенно несвойственный.
После этого для него лично все было кончено. Предстоявшая ему участь окончательно определилась. Всем присутствующим было ясно величие души этого человека, который своей монашеской рясой, своим собственным телом закрыл от большевиков своих товарищей по несчастью.
Митрополиту было объявлено, что допрос его окончен. С тем же невозмутимым спокойствием, со светлой улыбкой на устах митрополит, среди вздохов и сдержанных рыданий в публике, возвратился на свое место.
Нужно отметить, что один лишь обвинитель Смирнов пробовал (в начале допроса) держаться свойственного ему издевательского тона в отношении митрополита.
Со стороны защитника Гуровича не замедлил, однако, последовать резкий протест по этому поводу. Защитник заявил и Смирнову, и трибуналу, что, каковы бы ни были их личные верования и убеждения, никто не имеет права так третировать человека, к которому питает благоговейное уважение все население Петрограда. «Мы знаем, что вы можете расстрелять митрополита, — сказал защитник, — но вы не можете ни оскорблять митрополита, ни допускать этих оскорблений, и всякий раз, как это случится, защита будет неустанно протестовать».
Протест защиты был поддержан аплодисментами публики. Председатель трибунала грубо оборвал публику, но, очевидно, какие-то закулисные меры внушения были кем-то, власть имеющим, приняты в отношении Смирнова. По крайней мере последний в дальнейшем допросе владыки держал уже себя — со стороны формы — сравнительно прилично.
Неизгладимое впечатление оставил также допрос архимандрита Сергия. Звучным, решительным голосом отвечал он на сыпавшиеся на него, как из рога изобилия, вопросы. Он не позволял «допросчикам» злоупотреблять своим положением. Система допроса в советском суде заключается, между прочим, в том, чтобы по одному и тому же предмету предлагать бесконечно повторяющиеся вопросы, слегка варьируя форму их. Грубый прием, рассчитанный на то, чтобы легче «сбить» допрашиваемого. Отец Сергий неумолимо пресекал эти попытки, заявляя резко и определенно: «Я уже на этот вопрос ответил и повторять свои ответы не желаю». Он не допускал со стороны трибунала и обвинителей обычного издевательского тона в отношении допрашиваемого. Так, Смирнов, задав сначала отцу Сергию ряд вопросов о его происхождении, воспитании и прошлой деятельности, — обратился к нему напоследок с вопросом: «Как же Вы оказались в монахах, по убеждению?». Отец Сергий выпрямился во весь свой высокий рост, оглядел Смирнова с ног до головы уничтожающим взглядом и бросил ему в ответ: «Послушайте, Вы, по-видимому, не понимаете оскорбительности Вашего вопроса. Я Вам отвечать не буду».
Архимандрит Сергий был привлечен к делу в качестве одного из товарищей председателя злополучного Общества петроградских православных приходов. Он отрицал (и это вполне соответствовало действительности) утверждение, будто бы Правление занималось политикой: лично же себя объявлял совершенно солидарным с митрополитом.
Председатель того же правления, профессор Ю.П. Новицкий, в своих объяснениях подробно охарактеризовал деятельность Правления, доказав рядом неопровержимых данных, что деятельность эта касалась исключительно вопросов церковноприходского быта.
Бывший юрисконсульт лавры И. М. Ковшаров с первой же минуты процесса ясно предвидевший его неизбежный финал, давал на заданные ему вопросы хладнокровные, меткие по смыслу и часто едкие по форме ответы.
Не будем подробно говорить о поведении остальных подсудимых во время их допроса. Достаточно сказать, что духовенство и, вообще, интеллигентская часть подсудимых, в общем, держали себя спокойно, без того панического заискивания, которое часто наблюдалось со стороны обвиняемых в советских трибуналах. Случаев оговоров или инсинуаций по адресу других лиц с целью смягчить свою собственную ответственность не было. Многие держали себя с большим достоинством; некоторые — героически, открыто исповедуя свою солидарность с точкой зрения митрополита.
VII
Допрос подсудимых, продолжавшийся без малого 2 недели, наконец окончен.
Трибунал переходит к допросу свидетелей.
Главнейший и интереснейший из них, Введенский, — волей судеб не мог быть допрошен. На второй же день процесса, при выходе из зала заседания на улицу, какая-то пожилая женщина швырнула в Введенского камнем, попав в голову. Была ли эта рана действительно серьезной, или же Введенский использовал этот случай, чтобы уклониться от дачи в трибунале свидетельского показания — решить трудно. Во всяком случае, Введенский, «по болезни», больше в трибунал не являлся. Обвинение заменило его другим «равноценным» свидетелем — Красницким.