Новые парижские тайны
Шрифт:
Нет! Этой субботней ночью вызовы будут, сегодня день выдачи жалования; поступят они и из верхней части района. Машина, как обычно, уедет, но привезет лишь раненого или труп. Хорошо еще, если этот раненый сможет назвать свое имя и возраст и если он вообще понимает по-французски.
Это все португальцы, арабы, цыгане, которые завязывают драки по им одним известным причинам — из-за депо или женщины. Поножовщина. Когда машина дежурной приезжает на место происшествия, на какую-нибудь немощеную улочку, где бродят одичавшие собаки, полицейские могут лишь подобрать жертву: вокруг нее пусто. Вот в середине ночи в участок является араб.
— Я
Машина уезжает. В префектуре загорается лампочка. Полицейские останавливаются в переулке у хибарки; какие то тени разбегаются в разные стороны. Рядом с мертвой, француженкой, только двое плачущих детей — четырех и шести лет.
— Это папа убил маму…
Из совершаемых здесь ежегодно в среднем шестидесяти девяти убийств двенадцать приходятся на долю уроженцев Северной Африки.
А Монмартр… Я вроде сказал, что это спокойная деревушка? Бригадир в расстегнутом мундире знает почти всех своих клиентов. Эпилептик, припадки у которого случаются в местах, где можно вызвать сочувствие прохожих… Полдюжины шулеров, «работающих» на барахолке… Проститутки — эти всегда одни и те же. У них даже не спрашивают имени; у каждой есть, так сказать, свое место в кутузке. Что касается пьянчуг, тут тоже есть свои ветераны, маньяки, напивающиеся каждую субботу и регулярно заканчивающие ночь в участке. Только самоубийцы, естественно, меняются, но и они похожи друг на друга не меньше, чем те, кто попадает в рубрику «переход» и «обморок». Это тоже старики! Старухи! Они не пользуются ни револьвером, ни вероналом — вот доказательство, что они стары и бедны. Женщины травят себя газом или угорают у печки. Некоторые мужчины, родившиеся в деревне, предпочитают вешаться. Другие — за год их бывает около сотни — поступают еще проще: так как живут они в верхних этажах, то просто выбрасываются из окна.
Таков Монмартр, настоящий, который на самом деле выше и ночных кабачков, и нескольких сотен пресловутых сутенеров и девиц легкого поведения, Монмартр буржуа, чиновников, прислуги, и в то же время Монмартр старичков и старушек, у которых ничего не осталось, которых сбивает трамвай, потому что они плохо видят, которых сражает холод, которые притворяются, что теряют сознание на улице, чтобы получить место в приюте, а в случае неудачи готовы однажды утром выброситься из окна.
Полночь. Мэрия XX округа, площадь Гамбетты, неподалеку от Пер-Лашез. В участке выстроились две группы полицейских: пересменка, как в казарме. Как только их товарищи ушли, «ночники» устраиваются поудобнее. Монументальный чайник уже запел; самый молодой полицейский мелет кофе, шестеро остальных устраиваются за столом: двое играют в лото, двое — в шашки, двое «болеют». Тот, что будет выполнять секретарские обязанности, бросает взгляд на последнюю заполненную страницу черного журнала. Ночь обещает быть мирной. Сегодня не суббота, не конец месяца. В кутузке — лишь старая проститутка да двое бродяг, пользующихся гостеприимством полиции. О бродягах можно было бы и не говорить. Их присутствие ощущаешь у самого входа. У них существует свой запах, спутать который ни с чем невозможно; им пропитано большинство парижских полицейских участков.
Бригадир зевает, свертывает сигарету, оседлывает свой большой нос очками и, блаженствуя, пытается почитать газету. Звонит телефон. Может, угон автомобиля? Или еще того проще? Просьба о подкреплении?
— Алло, да… Не слышу… Улица Шаронн? Какой дом?.. Да тише вы там, ничего не слышно! Ладно!
Повесили трубку… Бригадир неуверенно поднимается. Он ничего не понял. Явно какой-то пьяница.
— Машину на улицу Шаронн, — командует он для очистки совести.
Все спокойны. В комнате тепло. Мужчины прерывают игру, полагая, что через несколько минут продолжат.
На улице Шаронн собралась небольшая группка людей. Едва машина останавливается, полицейские понимают, что произошло что-то серьезное: все молчат, никто не спешит с объяснениями. Некоторые в пальто, накинутых прямо на рубашку. Вид у всех оторопелый.
— Где это?
Полицейским указывают на убогий дом.
— На пятом…
Привратница у себя в каморке: она потеряла сознание, двое жильцов с помощью уксуса приводят ее в чувство. Слышно, как осторожно приоткрываются двери; похоже, люди здесь боятся пошевелиться; наверху кто-то кричит — с какой-то женщиной истерика.
Бригадир и двое полицейских поднимаются наверх. Реле времени срабатывает, свет гаснет; приходится долго искать выключатель. На каждом этаже — три коричневые двери. Соломенные половики. Несколько визитных карточек, прикрепленных кнопками. И вдруг — запах, запах пороха, запах драмы и крови, такой же узнаваемый, как запах бродяг. На площадке люди с вытаращенными глазами, кричащая женщина и ее муж в пижаме, тщетно пытающийся ее успокоить.
Бригадир опытен. Он расталкивает любопытных и входит в квартиру. Его подручные расспрашивают соседей по этажу.
— В чем дело?
Кричавшая молодая женщина пробует выдавить из себя слова:
— Я услышала выстрелы, три… И тогда…
Побледневший бригадир появляется в дверях и ворчит:
— Врач?..
— За ним пошли.
Значит, сейчас кто-то бежит по улице и звонит в дома в поисках доктора. Потому что здесь, в кухне, которая служит и спальней, трое детей…
Их трое: двое в одной постели, третий — семилетний — в другой; трое маленьких детишек, убитых выстрелами в голову! Поперек комнаты на полу лежит женщина с растрепанными волосами; вокруг нее целая лужа крови.
— Услышав выстрелы, я бросилась к двери, — рассказывает только что кричавшая женщина. — Мне показалось, что кто-то идет в домашних туфлях. Потом послышались рыдания. Она повторяла: «Мои детки, мои бедные детки…» Они были уже мертвы.
Приходится дважды включать автомат освещения. Кто-то медленно поднимается по лестнице, не переставая говорить: это врач, которого наконец нашли. Женщина заканчивает:
— Дверь отворилась… Я закричала… Передо мной стояла госпожа Винод: в одной рубашке, в руке бритва, горло перерезано… Она стояла так несколько секунд, глядя на меня как безумная… Потом упала на колени.
Врач не может ничего сделать ни для нее, ни для детей. Нужно ждать комиссара полиции. Дверь закрывают.
Восемь месяцев назад муж ее бросил и ушел к какой-то рыжей на площади Гамбетты. А она опять ждала ребенка. Ходила убирать в дома по соседству. Старший посещал школу.
В два часа для дежурной части все кончено. Комиссар полиции прибыл и заперся в квартире вместе с секретарем. В участке доминошники все еще играют.
— Ну что? Что-нибудь серьезное?
Для бригадира это было явно серьезно: желудок у него подступает к горлу, он выскакивает из комнаты — его тошнит.