Новые парижские тайны
Шрифт:
В первый же вечер один из желтокожих отсутствовал; мне сказали, что он в лазарете. Назавтра, на рассвете, я вышел на палубу и присутствовал при краткой церемонии. В море опускали деревянный ящик.
Что произошло? Вероятно, виной тому чья-то неловкость. Как бы то ни было, едва коснувшись воды, гроб развалился.
А в десять утра пассажиры и пассажирки первого класса судачили о случившемся. Я ничего не выдумываю. Одна молоденькая американка воскликнула:
— Подумать только, а я все пропустила! Какой был
Потом у нее еще не раз была возможность делать подобные снимки, потому что чуть не ежедневно умирал хотя бы один из китайцев. Но капитан, будучи человеком осмотрительным, распорядился бросать трупы в море по ночам во избежание нездорового любопытства, а может быть, и паники.
Потому что мы вскоре удалились из тех мест, где свирепствует желтая лихорадка. Не знаю, какой диагноз писали теперь в свидетельствах о смерти, но знаю, что судовой врач всячески избегал этой темы.
Корабельные власти думали, что забрали у китайцев все деньги. Их ведь обыскали. Но кафеджи придерживался другого мнения. И он оказался прав.
Как-то ночью администрация совершила набег на нижнюю палубу, где теснились желтые пассажиры, и обнаружила, что у них вовсю идет игра, причем расплачиваются они не мелочью, а сотенными и тысячными купюрами.
Имею ли я право подверстать следующий случай к историям о четвертом классе? Ведь речь пойдет о грузовом судне. Так или иначе здесь мы опять столкнемся с человеческим стадом.
Было это в прошлом году где-то в Габоне. Я оказался единственным пассажиром на борту грузового судна; капитан сообщил мне, что мы идем курсом на Порт-Жантиль за грузом черного дерева.
Я понял, в чем дело, только когда мы уже были в порту. Вниз по реке спустились баржи. Они плыли два или три дня сквозь девственный лес; на каждой барже теснились десятки негров и негритянок.
Спешу предупредить, что речь не о работорговле. Когда какому-нибудь функционеру понадобятся чернорабочие, он отправляется подальше в джунгли, сообщает о своей нужде туземному вождю и просит у него, к примеру, двести рабочих.
Все по закону. Существует тариф, туземцы подписывают контракт сроком от года до трех лет.
Только не спрашивайте меня, не прикарманивает ли туземный вождь большую часть денег и не заставляет ли силком наниматься своих подданных, которым больше было бы по душе остаться в деревне. Это его дело, не правда ли?
Вернемся к нашей истории. Там было около двухсот негров, мужчин и женщин, и те и другие уродливые, грязные, голые. Их согнали в кучу на пристани в ожидании погрузки; помню, что некоторые из них курили, и вместо трубок у них были тростинки, к которым были прилажены старые консервные банки.
Эти люди никогда не видели моря. Не видели ни кирпичных домов, ни автомобилей. Пугливые, как звери, они сбились в кучу и смотрели вокруг изумленными глазами.
Чтобы доставить их на рейд, надо было погрузить все стадо в лодки. На море была зыбь, и стоило посмотреть, как они на четвереньках карабкались по наружному трапу. Вообразите себе это зрелище: старухи с отвислыми грудями, мужчины, перепуганные еще больше, чем женщины, и все они, нагруженные какой-то нелепой кладью, взбираются на это чудовище, каким представлялся им наш грузовой пароход.
Их кое-как затолкали в трюм. Они улеглись на голые доски, и вечером пароход отчалил.
Тут-то и начинается история. Негры бывают красивые, а бывают и безобразные, в зависимости от племени, к которому принадлежат. Наши относились к одному из самых уродливых лесных племен.
Быть может, в толпе и были одна-две девушки с менее отталкивающей внешностью…
Ночь была теплая. Мы с капитаном расположились на капитанском мостике; спать не хотелось. Два или три раза мы улавливали какие-то подозрительные звуки, но не придали им значения.
Часа в два ночи прибегает женщина, негритянка, совершенно голая, в руках она сжимает какой-то предмет и вопит, словно с нее сдирают кожу. За ней виднеется негр — держится он более солидно и вообще спокойнее, одет в набедренную повязку, не очень-то прикрывающую наготу.
Капитан пытается отправить их обратно в трюм. Какое там! Женщина отбивается, дерется и кусается, при этом продолжает что-то вопить на своем диалекте.
Второй офицер почему-то исчез, ничего не сказав. Зовем повара — он владеет всякими туземными наречиями, но найти его не удается. Наконец, обнаруживаем матроса-добровольца, готового взять на себя роль переводчика.
— Эта женщина говорит, что к ней пришел белый, и они договорились, что она будет спать с ним за два франка. Муж был согласен. А потом белый не пожелал платить.
Учтите, что это происходило в трюме, где вперемешку лежали две сотни черных тел…
— Тогда женщина вцепилась в него и успела вырвать лоскут у него из рубашки. Она принесла вам этот лоскут. Она требует, чтобы белого нашли и заставили отдать ей ее два франка.
Муж у нее за спиной важно кивает. Это дело чести!
— Ладно, — решает капитан. — Завтра утром разберемся.
Чуть рассвело, женщина уже на палубе, и прогнать ее отсюда невозможно. Она добивается своих двух франков. Грозит, что, когда корабль прибудет на место, она подаст жалобу местным властям. А муж по-прежнему тенью маячит у нее за спиной.
— Вы не видели второго офицера? — спрашивает капитан.
— Его никто не видел.
— А повар где?
— Не хочет выходить из кухни.
— А где третий офицер?
— У себя в каюте.
Этот оказался самым незадачливым. Он выходит на капитанский мостик, негритянка тут же к нему подскакивает, вцепляется в его одежду и клянется, что он и есть преступник.