Новые приключения в Стране Литературных Героев
Шрифт:
Гена. Точно!
Профессор(не без иронии, конечно). Спасибо за комплимент. Так вот. Сюжет этой басни возник еще в шестом веке – заметь, до нашей эры – у древнего грека Эзопа. Потом, как водится, про дуб и трость писали: во Франции тот же Лафонтен, а у нас... загибай пальцы... Сумароков, Нелединский-Мелецкий, Княжнин, Дмитриев, Хвостов, Крылов...
Гена. Шесть!
Профессор. Куда торопишься? Разве это все? И после Крылова басни на тот же сюжет сочиняли те, про которых ты небось даже и не слыхал: баснописцы Бенитцкий, Иванов, Маслович, Зилов...
Гена. С ума сойти! И охота же им была одно
Профессор. Или, как ты высказался, списывать друг у дружки? Нет, дорогой. Они – или, точнее, лучшие из них – не только не списывали и не повторялись, но, напротив, говорили каждый свое. По-своему. И даже спорили один с другим!
Гена. Шутите, Архип Архипыч? Писали тысячу лет одно и то же – и спорили? Интересно, как это у них получалось? Может, объясните? (Он так уверен в грядущем поражении профессора, что не скрывает ехидства.) Если, конечно, сумеете...
Профессор(как видно, насмешка Гены его задела). Ах, вот ты как! Хорошо же. Передай-ка мне книгу. Спасибо. Итак, открываем ее, ну, скажем, на странице 92. Сумароков. Восемнадцатый век. Басня «Дуб и Трость».
«Дуб Трости говорил: «Конечно, Трость, Тебе долгонько рость...».(Обрывает самого себя, то есть, вернее, Сумарокова.) Впрочем, знаешь, Гена, что мне пришло в голову? Поскольку, как я вижу, ты заранее настроен скептически, а во всяком споре нужен арбитр, давай и мы такого найдем.
Гена. Пожалуйста. Только кого?
Профессор. Да есть у меня одна кандидатура. Правда, тебе она может показаться несколько неожиданной, но тем лучше... Словом, собирайся! Отправляемся в гости... Сейчас сам увидишь, к кому.
Да, надо признать: догадаться, кого Архип Архипыч выбрал в арбитры, было бы нелегко. Это совсем не тот литературный персонаж, к разуму и сердцу которого нам с вами захотелось бы обратиться для решения спора. Короче, это Павел Афанасьевич Фамусов.
Фамусов (пока мы видим, вернее сказать, слышим его в самом что ни на есть привычном положении).
Петрушка, вечно ты с обновкой, С разодранным локтем. Достань-ка календарь, Читай не так, как пономарь, А с чувством, с толком, с расстановкой. Постой же. – На листке черкни на записном, Противу будущей недели...Но тут от его домашнего благодушия не остается и следа. Он резко меняет свой тон, да и не только тон. Слов, которыми он вот-вот заговорит, не найдешь в комедии Грибоедова, и (что уж там скрывать?) с грибоедовскими им не тягаться. Ничего удивительного: это плоды того эксперимента, который проводит Архип Архипович, а он – не поэт. Он всего только профессор.
В общем, вот что кричит этот переменившийся Павел Афанасьевич; хорошо, хоть в рифму с тем, что сказал раньше.
Что это? Кто? Ко мне, без спросу, в дом? Как вы проникли? Как посмели?Профессор. Вы, разумеется, правы, Павел Афанасьевич!
Фамусов (смягчается, потому что при всем своем уме падок на лесть, хотя, как скоро выяснится, Архип Архипович не кривит душой. Ну разве чуть-чуть преувеличивает).
Взаправду так? Вам надобен совет? Премного удивлен: ведь наш новейший свет, Увы, таков, Что стариков Не токмо чтить, а слушать-то стыдится... Что ж, коли надо, я помочь готов. Прошу, сударь, садиться.Профессор. Благодарю. И позвольте сразу к делу. Я полагаю, Павел Афанасьевич, вам известно имя Александра Петровича Сумарокова?
Фамусов.
Известно ли? Вы, сударь мой, шутник! Кого ж тогда и знать? Не ту ль ребячью стаю, Не авторов ли новомодных книг, На коих разве Чацкие взрастают? Нет, Сумароков был не то, что ныне, – Он государыне служил Екатерине! А как писал! Как величав был слог! Ну, кто б из нынешних сравняться с этим мог?(Декламирует торжественно и прочувствованно.)
«Иди ж, душа, во ад и буди вечно пленна! О, если бы со мной погибла вся вселенна!»Профессор. Я очень рад, что вы так хорошо знаете трагедию Сумарокова «Дмитрий Самозванец». Но нас сейчас больше занимает совсем иное его сочинение. Басня «Дуб и Трость». Если помните, в ней идет спор между несгибаемым дубом и тростником, который готов гнуться при самом слабом дуновении самого слабого ветерка. А в финале вдруг налетает Борей, или Аквилон, – так греки и римляне, а за ними стихотворцы именовали суровый северный ветер, – и вот...
Фамусов.
Неужли память ваша покороче, Чем воробьиный нос? Не я ли вам сказал: Мной Сумароков чтим превыше прочих! Я с детства твердо помню сей финал И с той поры не позабыл нимало. Вот он!(Патетически, всеми силами души и голоса выражая отвращение к Дубу.)
«Трость гнется. Сила ветрова пропала. А он на гордый Дуб жестокость устремил. Дуб силен; но того сил ветра не имеет, А гнуться не умеет; Ударил ветр и Дуб тотчас переломил. Крепчайша сила древо сшибла, Дуб пал – и Дуб погиб, спесь пала – и погибла». А? Слышите ль, что говорит поэт? Не будь спесив и горд – в том пользы вовсе нет. А коли вовремя при случае согнешься, То в милости царей не ошибешься.