Новые рассказы Рассеянного Магистра
Шрифт:
Единичка только загадочно улыбалась.
— Милая Единичка, — вмешался хозяин кафе, — боюсь, что вы не учитываете еще одной, самой главной опасности: к большому баобабу придете не только вы, но и другая девочка.
— Не беспокойтесь, — отмахнулась легкомысленная Единичка, — я её опережу!
— Но, по-моему, вы рано собрались, — возразил хозяин, взглянув на свои часы. — Сейчас только без десяти четыре.
— Ошибаетесь, — сказала Единичка, вставая и направляясь к двери. — Сейчас и вправду без десяти, но не четыре, а пять! Вы забыли, что у дона Джерамини часы поставлены по терранигугунскому
— Выходит, мой желудок точен, как хронометр! — обрадовался хозяин.
— Да, — сказала Единичка, — и девочка придет к баобабу не в пять, а в шесть часов.
— До чего же вы догадливы! — восхитился хозяин.
Но Единичка его не слышала она была уже на улице. Боясь, как бы чего не вышло, я припустился за ней. Через 5 минут мы были уже у большого баобаба. Одноглазый Аргус еще не приходил. Единичка зашикала, замахала на меня руками и велела мне немедленно спрятаться, так как моё присутствие может всё испортить.
За неимением удобного укрытия я вскарабкался на верхушку баобаба и уже оттуда увидел, как Единичка протянула свою половину колумба одноглазому, выросшему перед ней, словно из-под земли. Тот взял бумажку, приложил ее к своей, потом долго что-то вычислял в уме, шевеля губами, и наконец — я прямо глазам своим не поверил — протянул-таки Единичке конверт и тотчас скрылся.
Я заторопился вниз. Должен сказать, что спускался я с баобаба куда стремительнее, чем поднимался. А если уж быть совершенно точным, то я просто-напросто потерял равновесие и по закону всемирного тяготения, открытого великим Кулоном, камнем полетел на землю. На моё счастье, почва здесь довольно мягкая.
Спустившись таким манером, я выхватил у Единички конверт, но каково же было моё разочарование, когда я увидел, что он вскрыт и абсолютно пуст! Как ни странно, Единичку это ничуть не обеспокоило, и она стала вслух читать указанный на конверте адрес.
— «Сьеррахимера, площадь Девяти чудовищ, дом синьора Кактуса, ему самому в собственные руки».
Всё это было довольно-таки загадочно — ведь в конверте ничего нет, что же следует вручить в собственные руки? Но моя бесценная Единичка расшифровала и эту загадку! Она обнаружила такое… такое… Но о том, что она обнаружила, пока молчок! По крайней мере до тех пор, пока мы не приедем в Сьеррахимеру и не познакомимся с этим Кактусом-Макактусом. А пока — верьте мне на слово — всё идёт отлично! И я от счастья чувствую себя на десятом небе, как любят говорить наши современные ученые. Почему они так говорят, я, признаться, толком не знаю. Но сейчас мне, право же, не до того. Скорей, скорей в Сьеррахимеру!
СЕДЬМОЕ ЗАСЕДАНИЕ КPM
предполагалось сделать недолгим. Во-первых, потому, что в очередном послании Магистра заключалась всего одна математическая загадка. Во-вторых — и это главное, — у нас были билеты в кино, и президент очень боялся, что мы опоздаем. Потому, кстати, и собрались у Севы, который жил недалеко от кинотеатра.
Нулик яростно затряс колокольчиком и предложил сперва пробежать
— Здесь тебе не скачки, — запротестовал Олег. — Либо работать как следует, либо…
— Как следует, как следует, — торопливо согласился президент, — только в темпе! Ничего другого я и не думал. Кому слово?
Таня подняла руку.
— Не беспокойся, я в темпе. Магистр совершенно напрасно исправил даты жизни Ломоносова числа под его портретом были абсолютно верные. Ломоносов родился восьмого ноября по старому и девятнадцатого по новому стилю, а умер четвёртого дробь пятнадцатого апреля.
— Ну тут ты меня не собьёшь! — замотал головой президент. — До тринадцати я как-никак считать умею. Ведь старый и новый стиль расходятся на тринадцать дней!
— На тринадцать, — согласилась Таня. — Но только в нашем, двадцатом веке. А в восемнадцатом, во времена Ломоносова, разность эта равнялась одиннадцати, а не тринадцати дням.
— Это почему же? Проценты, что ли, набежали?
— Вроде того. И набежали они потому, что Земля, обращаясь вокруг Солнца, никак не успевает сделать полный оборот ровно за один календарный год, то есть за 365 дней. Она всегда чуть, самую малость опаздывает. Вот и получается расхождение.
— Но ведь можно бы сделать иначе, — сказал президент. — Попросту чуточку удлинить год!
— Можно, но тогда в году было бы не целое число дней. Не триста шестьдесят пять, а триста шестьдесят пять и две тысячи четыреста двадцать две десятитысячных.
— А что это выходит в часах? — заинтересовался Нулик.
— Возьми да подсчитай.
— Что ты! — ужаснулся малыш. — Мы тогда наверняка в кино опоздаем.
— Так и быть, скажу сама, — смилостивилась Таня. — Так называемый тропический год или промежуток между двумя весенними равноденствиями, в течение которого сменяются все времена года, равен трёмстам шестидесяти пяти суткам, пяти часам, сорока восьми минутам и сорока пяти и шести десятым секунды.
— Триста шестьдесят пять с хвостиком! — хихикнул Нулик.
— С хвостиком длиной почти в четверть суток. А хвостик этот за четыре года превращается почти в сутки. Потому-то к каждому четвёртому году добавляют ещё один, триста шестьдесят шестой, день.
— А, знаю! — вспомнил президент. — Этот год называется високосным.
— Правильно, — сказал я. — И придумали его римляне. Новый календарь в 46 году до нашей эры ввёл римский император Гай Юлий Цезарь. Потому и календарь этот на зывается юлианским.
— Да ведь и само, слово календарь тоже идёт от древних римлян, — сказал Сева.
— Да, календами у них назывались первые числа каж дого месяца, — подтвердил я. — Отсюда и календарь.
— Что и говорить, новаторы эти римляне! — философствовал Нулик. — Захотели и придумали новый календарь.
— Не радуйся, — охладила его Таня. — Через некоторое время этот новый, юлианский календарь тоже устарел.
— Почему? — искренне огорчился Нулик. Сева сделал глубокомысленное лицо.
— Сэ ля ви, как говорят французы. Такова жизнь. Сегодня — новое, завтра — старое.