Новые рассказы южных морей
Шрифт:
— Спасибо, констебль. Достаточно. Пусть встанет обвиняемый.
Судья кивает головой. Я смущенно поднимаюсь и стою совсем один.
— Говори только правду. Был ты или не был в магазине мистера Кокса?
— Был, сэр.
— Как тебе удалось туда пройти?
— Я увидел, что решетка погнулась, сэр. Я просто шел мимо и увидел, что могу пролезть через нее.
— Был с тобой еще кто-нибудь?
— Нет, сэр. Я был совсем один. Только я один, сэр.
Мой голос срывается на визг.
— Хорошо. Можешь сесть.
Теперь приказывают встать ма.
— Знали ли вы, чем занимается ваш сын?
— Нет,
— Да-да. Я верю, что вы ничего не знали. Идите домой. Констебль заглянет к вам попозже.
Последний день моей свободы. Ма и я стоим на платформе рядом с полицейским, и, пока часы отсчитывают последние минуты, я плачу. Подходит поезд.
— Ничего, сынок. Все будет хорошо, — говорит ма.
Я всхлипываю и прижимаюсь к ней. Теперь уже не будет ничего хорошего. Меня судили и признали виновным. И мне уже девять лет…
«Со мной беда…» К чертям сентиментальные воспоминания!
За десять лет — с тех пор, как поезд увез распустившего нюни мальчишку от ма, от родного города в приют для мальчиков — я узнал пропасть всяких бед. Приют для мальчиков… тоже мне приют.
У меня больше не было дома. А с тех пор, как я в последний раз виделся с ма, и ма тоже. Никак не мог вырваться от нее тогда, она все скулила о своих болезнях и о том, что никто из детей никогда к ней не приедет. Как будто мне с собой мало забот. И сейчас главная забота — избавиться от синего тюремного костюма.
А вот и дом, где живет мой приятель. На стук выходит его мать, я говорю ей, кто я такой, и она просит меня подождать. Потом появляется он и приглашает меня в комнату. Кажется, он удивлен и нервничает, хотя делает вид, что рад. Он засыпает меня вопросами, я отвечаю. Мне с ним скучно, и, как только позволяют приличия, я говорю ему об одежде. Мы один раз «работали» с ним вместе. И хотя я тогда взял всю вину на себя, он знает, что я все еще могу его засадить, если захочу. Мы идем к нему в комнату, и там я выбираю для себя черные джинсы, черную рубашку и черные грубые башмаки. Я прошу, чтобы он оставил пока у себя мои тюремные шмотки, и он соглашается. В любое время я могу их забрать. Он предлагает мне выпить, и мы пропускаем несколько рюмок виски. Потом я черной тенью выскальзываю на улицу.
Вечер еще только начинается, и я направляюсь к молочному бару, где проводит время моя банда.
Сперва я заглядываю в ярко освещенное окно молочного бара: знакомая обстановка посылает мне свое «Добро пожаловать домой». Здесь место сбора отверженных. Здесь все те, кто бросил вызов обывателям: антисоциальные элементы, бродяги, преступники. Распоряжается в зале музыкальный автомат — приземистый бог из металла, огней и стекла, почитаемый и подкармливаемый вольными юношами, которые жаждут обмануть пустоту своей жизни наркозом романтики. Он слепит меня насмешливой ухмылкой и оглушает рок-н-ролльным приветствием. Я опять здесь, и вся банда собирается вокруг меня — ребята по-павлиньему пестрые, в длинных пиджаках и узких штанах, девчонки
Они расспрашивают меня о тюрьме… кто сейчас там и кого скоро выпустят? Я один из них и должен ответить на все вопросы. Потом я слушаю их рассказы о себе, о вечеринке в прошлый уик-энд и о самой последней танцульке, откуда их вышвырнули. Тот сидит за секс, этот — за кражу машины. Я сочувствую, стреляю у кого-то сигарету, смеюсь над забавными историями. Но вскоре меня опять одолевает скука, к тому же виски действует на меня угнетающе.
Я прибиваюсь к свободному столику, заказываю сандвичи, сигареты и шепотом прошу официанта принести вина. Он говорит, что рад меня видеть, и под столом передает бутылку, не забыв предупредить насчет фараонов. Я наполняю стакан и ставлю бутылку под стол. Музыка кажется мне сегодня доброй и печальной…
Ты не будешь один. Если встретишь любовь…Песенка для младенцев.
Я пью, спрятавшись от всех за сигаретным дымом.
— Привет, парень!
На меня пристально смотрят карие глаза. Поднимаются и опускаются длинные ресницы.
— Я пьян, крошка.
— Похоже.
— Так оно и есть.
Я слышу, как она мурлычет несколько тактов песни. А у меня как раз та самая стадия опьянения, когда туман рассеивается и мозги проясняются. Каждый предмет становится резко очерченным, живым, значительным и вечным. Ничто ни с чем не сливается. И эта девчонка Дениза стоит, будто застыла.
У нее большие блестящие глаза, яркие губы и немного испорченные зубы. Темные волосы живой волной падают ей на плечи, оттеняя бледное лицо. Она мне все еще нравится. Дениза принадлежит к тем немногим, с кем мне не нужно притворяться.
Она полупроститутка. Пару лет назад я встретил ее на танцах. В тот первый раз я дал ей денег, но больше никогда не платил. Меня совершенно не волнует то, чем она занимается. Лучше так зарабатывать деньги, чем работать, и в ее семье согласны с этим. Она живет дома, и единственное, что интересует ее родичей, — это квартирная плата.
Мы оба радуемся нашей встрече. Я спрашиваю ее:
— Как живешь?
Она отвечает:
— Нормально. Хотела уж записаться в Армию спасения, чтобы повидать тебя.
— Тебе только гимны распевать.
Она присаживается рядом.
— Под столом у меня бутылка, — говорю я.
— Транжиришь тюремные деньги?
— А почему бы и нет?
— Ага… Правильно. Почему бы нет?
Она идет к стойке и приносит еще один стакан.
— Мерзость, — говорит Дениза, пробуя вино. — Не удивительно, что ты так скверно выглядишь.
— Мне плохо.
— Я дам тебе таблетки, они приведут тебя в чувство, и ты сможешь встать. Возьми парочку, а потом мы вместе напьемся.
Она достает из кармана маленький пузырек и протягивает мне две желтые таблетки. Я запиваю их стаканом вина. Глупо. Ясности как не бывало. Мир снова становится скучным, и музыка вонзается в голову. Вот теперь мне по-настоящему плохо. Напился, дурак! С ума сойти, кажется, я опять впадаю в уныние. Будто на голове у меня не меньше десяти тонн. Я пытаюсь встать и тут же падаю обратно. Дениза подставляет мне плечо.