Новые волны

Нгуен Кевин

– Теперь ты угощаешь.

Вернувшись, я бережно поместил полный до краев бокал в держатель, стараясь не отвлекать Марго от игры. Она много играла в «Пакман» в «Генсбуре». Часто, заказывая пиво, просила бармена разменять ей несколько долларов на четвертаки для автомата. За игрой она почти медитировала. Глубоко сосредоточившись, методично планировала маршруты через синий восьмибитный лабиринт, отворачиваясь, только чтобы хлебнуть пива.

Я провел много часов, наблюдая за «Пакманом» через плечо Марго.

– Почему

тебе так нравится эта игра?

Марго не сразу ответила. Я не понял, обдумывает она ответ или слишком сосредоточена.

– Иллюзия командной работы.

Я заметил, что играет она одна.

– Нет, призраки, – пояснила Марго. – Они запрограммированы так, что возникает иллюзия, будто они действуют сообща.

Я уставился на экран. Четыре призрака преследовали Пакмана.

– Ведь они просто бегают за тобой?

– Не совсем. Каждый призрак следует своей простой логике. Блинки всегда догоняет, а Пинки всегда старается преградить тебе дорогу.

– У призраков есть имена?

– Клайд, оранжевый, чуть посложнее.

– Клайд – ужасное имя для призрака.

– Он меняет свое поведение в зависимости от того, как близко подходит к нему Пакман, и убегает, когда тот совсем рядом.

– Почему он убегает?

– Не знаю. Каждой команде нужен трус?

Теперь я тоже вглядывался в экран, пытаясь различить стратегии поведения. Мне не вполне удавалось их уловить, но не впервые Марго видела то, что не замечал я. Ее мозг познавал мир посредством правил и рассуждений, она везде могла найти систему и воспользоваться ей.

Она продолжила:

– Но самый хитрый и пронырливый призрак – Инки. Как и Пинки, Инки старается тебя обогнать. Но он движется не только относительно Пакмана, но и относительно Блинки. Так что движения Инки кажутся случайными, пока он не подходит слишком близко, и тогда возникает впечатление, что Инки пытается загнать тебя в ловушку.

Я следил, как играет Марго, еще несколько минут. Теперь, когда она описала характер четырех призраков, я увидел их иначе: один напорист, другой коварен, третий труслив, четвертый переменчив.

– Призраки действуют в двух режимах. Все описанное поведение относится к режиму охоты, в нем проходит основная часть игры – призраки гонятся за тобой. Но когда ты съедаешь большую таблетку, – Марго подгадала момент под эту фразу, и ее Пакман немедленно обрел неуязвимость, – призраки переходят в Режим Рассеяния.

Траектории четырех призраков тут же изменились, они побежали в разных направлениях.

– А когда призраки в режиме рассеяния, они разбегаются в разные уголки экрана. Когда они в опасности, то полностью забывают про логику командной работы.

Марго закончила уровень и отвернулась от аркады, жестом приглашая меня попробовать.

– Однако я не ответила на твой вопрос. Почему мне нравится эта игра? Обожаю аркадные игры. Меня восхищает цинизм этих машин.

Их задача – выкачивать из игрока четвертаки с максимальной скоростью. То есть между программой и пользователем существует соперничество, но нужно облечь его в такую форму, чтобы игрок этого не заметил.

Мгновение спустя Марго спросила:

– Может, игрокам это неважно?

Я слушал вполуха. К этому моменту призраки перешли из Режима Рассеяния в Режим Охоты и преследовали меня в лабиринте. Мой Пакман дергался, залипал, и в итоге призраки загнали меня в угол.

Марго продолжала:

– Скажем так: разработчикам не нужно много думать над тонкостями игры в «Пакман». Игроки всегда будут действовать непредсказуемо. Они и умнее и глупее, чем ожидаешь. Так что вкладываешь все силы в то, что способен контролировать. Стараешься спроектировать призраков.

Эта мысль отвлекла меня от игры. Призраки в итоге прижали меня к нижнему левому углу экрана, заблокировав все возможные пути бегства. Они приблизились, рот Пакмана открылся, и персонаж поглотил сам себя. Игра отпраздновала мою смерть восьмибитовой мелодией. Аркадный автомат заработал себе еще один четвертак.

– Меня съел оранжевый призрак. Как его там звали?

– Клайд.

Трус.

– Сраный Клайд.

У телефона Марго был разбит экран – созвездие трещин, преломлявших свет. Марго вечно роняла свой смартфон, особенно когда напивалась, и делала она это так часто, что сдавать телефон в починку ей надоело. Она даже испытывала по этому поводу извращенную гордость. Новые коллеги принялись спрашивать, почему она не разберется с телефоном, и поначалу Марго отшучивалась, но терпения ее хватило ненадолго. Марго, выдающую подобные тирады, я видал и раньше.

– Всех соблазняет красота новой техники. В тот момент, когда мы достаем прибор из коробки, он, как и все новые компьютеры или телефоны, чист, тождествен остальным – с гладким металлическим корпусом, четкими линиями. Он так удобно ложится в наши руки, будто его не просто собрали, но слепили, будто слово «гладкий» существовало сотни лет с одной-единственной целью: чтобы наконец описать этот гаджет. Но техника, которая прекрасно выглядит в магазине, зачастую оказывается совершенно непрактичной во внешнем мире. Эти красивые вещи сделаны для невозможной жизни…

На этой фразе Марго, как правило, доставала свой телефон и начинала им размахивать.

– Потому что их придумала кучка богатых чуваков из силиконовой резервации в Южной Калифорнии, убежденных, что вся техника должна быть заточена под их представления. Потому никто кроме них и не может решать, что такое «красота».

Помню, как-то вечером один из системщиков «Фантома», Джаред, решил ей возразить:

– Ладно, но что тут плохого? Эти телефоны замечательно продаются, потому что нравятся людям.