Новый Галлифрей
Шрифт:
— Говоря беспристрастно, это именно так. И ничего в этом нет особенного — мы таковы, каковы есть, и другого и лучшего во вселенной нет.
— И другого — нет, — Уилф кивал, просветленно улыбаясь. — Мы таковы, каковы есть…
Я рассердился.
— Ты хоть понимаешь, что это мракобесие? То, что подумали бы о вашей же современной земной науке в ваши же средние века!
— Но если бы в средние века была наша наука, они не были бы средними веками. А как же мы стали бы нами без них? Что была бы наша История? Колосс на глиняных ногах?
— Знаешь что, все это дешевая философия! Вселенная
Уилф беспомощно похлопал куцыми ресницами, глядя на меня с тихим укором. Я отмахнулся.
— Помню, что по-прежнему тебя пугаю. Конечно, для тебя это слишком быстро, слишком большой шок, большой рывок, чтобы довериться и решиться сразу. Но времени у нас довольно мало, ты же понимаешь, о чем я.
— Ты знаешь, когда я умру? — кротко поинтересовался Уилф.
— Нет. Дату намеренно не узнавал. Хотя на деле, известные сведения ничего не значат, то, что они известны, ничего не говорит о реальности. Но по моим меркам и человеческим, по тому, сколько тебе лет, можно сказать, что осталось немного… — Я постарался смягчить тон. — Пойми меня правильно — сравнительно со мной для любого человека оставалось бы мало. И нельзя сказать, что ты находишься на заре даже человеческого жизненного цикла.
Уилф усмехнулся и совсем по-старчески пожевал губами.
— Наверное, это было бы здорово — новая жизнь, новые возможности…
— А ты всегда любил звезды, — подначил я. — У тебя было бы столько времени и невероятных возможностей, чтобы изучать их.
Уилф едва заметно кивал. Я все-таки привык отличать это движение от простого дрожания старческой головы.
— Вот только все это мечта. Потому что на самом деле я буду спать беспробудным сном, пока кто-то, человек или таймлорд, похожий на меня, будет исследовать звезды. То, что может сделать он, ведь сможет и сделает кто-то другой — много других! Они делают это прямо сейчас — раз прошлое, будущее, и невозможное существуют прямо сейчас, всегда!..
Тут уже я заметил, что киваю сам.
— Знаешь, — заметил я, спохватившись, — думаю, тебе просто надо привыкнуть к этой мысли. Сейчас ты слишком ошарашен. Если хочешь, можешь остаться тут на некоторое время, осмотреться, обжиться.
— Доктор ведь знает о твоих возможностях?
— Конечно, знает.
— Но ты хочешь сотворить новую Донну в его отсутствие…
— Не сотворить, а…
— Неважно. Но ты явно не хочешь, чтобы Доктор что-то узнал, пока все не случится. Ты думаешь, он был бы против?
— Да, думаю, — согласился я после небольшой паузы. — Но я не разделяю стремления Доктора оставлять все как есть, опускать руки, не бороться…
— «Не навреди», — почти умоляюще промолвил Уилф.
— Что?
— Это клятва Гиппократа.
— Знаю, ее дают врачи…
— И Доктор. Я думаю, вот почему он взял это имя…
Я недовольно фыркнул.
— А ты считаешь, что мы — машины, — многозначительно прибавил Уилф. — Я не буду говорить, что это не правильно. Конечно, в каком-то смысле так и есть. И если мы машины, то что мы теряем? Ведь совсем ничего. Но пока мы остаемся собой, мы можем чувствовать себя собой. Если прошлое, настоящее, будущее и невозможное есть всегда, то в каком-то смысле и мы есть всегда. Каков бы ни был наш срок. Каждое мгновение существует всегда!
— Время можно переписать, — улыбнулся я. — И так говорю не только я.
Уилф засопел, сминая свою зимнюю шапочку.
— Но кто-то же должен быть песчинкой на берегу. Не все должны быть горами, планетами, черными дырами… Если мир состоит из элементарных частиц, одинаковых повсюду, разве мы не существуем повсюду, разве мы не вечны?
— Умирает все, даже Вселенная. Можешь мне поверить, я это видел.
— Ну и что? Почему нам, или машинам, или элементарным частицам должно быть от этого хуже?
Я вздохнул.
— Уилф, так ты хочешь, чтобы к Донне вернулась память, или нет?
Уилф немного помолчал. Смешно почесал в затылке.
— Но она же и так все вспомнит, когда придет время? Если только ты сказал правду?
— Я сказал правду.
— Тогда — она ведь ничего не потеряет, ни одну себя, ни другую. Зачем нам две Донны, одна из которых все равно никогда не сможет себя вспомнить, чтобы не измениться? Это ее путь, уникальный, не… — он пару раз неопределенно сдвинул ладони, — штамповка. Ты уж извини…
— Да я-то что, мы по-разному смотрим на вещи. — И разбираюсь я в вещах гораздо лучше, без средневековых предрассудков. Но дискомфорт, раз он у него пока есть, остается дискомфортом.
— По-разному. Я знаю, если ты захочешь сделать по-своему, я тебе все равно помешать не сумею. Я слабый, старый, и вообще микроб в твоем понимании. Но все-таки я хочу спросить: я могу отказаться? Будет ли это для тебя хоть что-то значить? Ты ведь зачем-то захотел спросить меня. Потому что не желаешь зла мне и Донне, или потому, что это твоя жестокая шутка? Ведь если ты жив, на свободе, обладаешь такими возможностями, ты можешь сделать с нами буквально что угодно. Никто тебя не остановит.
Это верно. Никто. Перед моим мысленным взором вновь возникла отчетливая картинка, вырисовывавшаяся все последнее время — две рыжеволосые женщины на операционном столе. Яркая, чуть подернутая дымкой и рябью вероятность.
Я поднял руку и громко щелкнул пальцами в воздухе. Картинка погасла.
— Да, Уилф. Ты можешь отказаться.
Я предложил ему остаться на пару дней, чтобы осмотреться и привыкнуть к ситуации, вне зависимости, пересмотрит ли он свое решение. Уилф очень мягко отказался, хотя согласился побыть «на другой планете» несколько часов, чтобы просто погулять.