Шрифт:
О`Генри
Новый Конэй
Перевод Зин. Львовского
– В будущее воскресенье, - сказал Деннис Карнаган,- я пойду осматривать новый остров Конэй, который вырос, как птица Феникс, из пепла. Я поеду туда с Норой Флин, и мы будем жертвою всех его мануфактурных обманов, начиная с красно - фланелевого извержения Везувия до розовых шелковых лент на курячьем самоубийстве в инкубаторах.
Был ли я там раньше? Был! Я был там в прошлый вторник.
Видел ли я достопримечательности? Нет, не видел!
В прошлый понедельник я вошел в союз кладчиков кирпича; и, согласно правилам, мне в тот же день было приказано бросить работу, чтобы выразить сочувствие бастующим укладчицам консервированной лососины в Такоме, Вашингтон. Ум и чувства у меня были расстроены вследствие потери работы. Вдобавок было тяжело на душе от ссоры с Норой Флин, неделю назад, из-за резких слов, сказанных на полугодичном балу молочников и поливальщиков улиц. Слова же эти были вызваны ревностью, ужасной жарой и этим дьяволом Энди Коглин.
Итак, говорю я, я поеду на Конэй во вторник, и если американские горы, смена впечатлений и кукуруза не развлекут меня и не вылечат, тогда уж не знаю, что и делать. Вы, верно, слышали, что Конэй перестроен и в моральном отношении? Старый Бауери, где вас силой заставляли сниматься на жестяной пластинке, и где вам давали "по шее", не прочитав даже линии на вашей руке, теперь называется Биржей. Киоски с венскими сосисками обязаны теперь по закону иметь телеграфное бюро, а орехи в меду каждые четыре года осматриваются отставным мореходным инспектором. Голова негра, в которую прежде бросали шары, теперь признана нелегальной и по приказанию полицейского комиссара заменена головой шофера.
Я слышал, что прежние безнравственные увеселения запрещены. Люди, любившие приезжать из Нью-Йорка, чтобы посидеть на песке и поплескаться в волнах прибоя, теперь покидают свои дома для того, чтобы пролезать чрез вертящиеся рогатки и смотреть на подражание городским пожарам и наводнениям, нарисованным на холсте. Говорят, что изгнаны все достойные порицания и развращающие учреждения, позорившие старый Конэй, как-то: чистый воздух и незастроенный пляж. Процесс чистки заключается будто бы втом, что повышена цена с 10 до 25 центов, и что для продажи билетов приглашена блондинка, по имени Модди, вместо Микки, плутовки из Бауери. Вот что говорят; я сам точно ничего не знаю.
Итак, я отправился в Конэй во вторник. Я слез с воздушной железной дороги и направился к блестящему зрелищу. Было очень красиво.
Вавилонские башни и висячие сады на крышах горели тысячами электрических огней, а улицы были полны народа. Правду говорят, что Конэй равняет людей всех положений.
Я видел миллионеров, лузгающих кукурузу и толкущихся среди народа.
Я видел приказчиков из магазина готового платья, получающих восемь долларов в месяц, в красных автомобилях, ссорящихся теперь из-за того, кто нажмет гудок, когда доедут до поворота.
Я ошибся, - подумал я: - мне нужен не Конэй. Когда человеку грустно, ему требуются не сцены веселья. Для него было бы гораздо лучше предаться размышлениям на кладбище или присутствовать на богослужении в Райском Саду на крыше. Когда человек потерял свою возлюбленную, для него не будет утешением заказать себе горячую кукурузу или видеть, как убегает лакей, подавший ему стклянку с сахарной пудрой вместо соли, или слушать предсказания Зозоокум, цыганки - хиромантки, о том, что у него будет трое детей, и что ему надо ожидать еще одной серьезной напасти: плата за предсказание двадцать пять центов.
Я ушел далеко, вниз на берег, к развалинам старого павильона, близ угла нового частного парка Дримлэнд. Год тому назад этот павильон еще стоял прямо, и слуга за мелкую монету швырял вам на стол недельную порцию клейкой рыбешки с сухарями и дружески называл вас "олухом"; тогда порок торжествовал, и вы возвращались в Нью-Йорк, имея достаточно денег в кармане, чтобы сесть в трамвай на мосту. Теперь, говорят, на берегу подают кроликов по-голландски, а сдачу вы получаете в кинематографе. Я присел у стены, старого павильона, глядел на прибой, разбегавшийся по берегу, и думал о том времени, когда прошлым летом я сидел на том же месте с Норой Флин. Это было до реформы на острове, и мы были счастливы. Мы снимались на жестяных пластинках, ели рыбу в притонах разврата, а египетская волшебница, пока я ждал у двери, по руке предсказала Норе, что для нее было бы счастьем выйти замуж за рыжеволосого малого, с кривыми ногами.
Я был вне себя от радости, услышав этот намек. Здесь, год тому назад, Нора Флин положила обе свои руки в мою руку, и мы говорили о квартире, о том, что она умеет стряпать, и о разных других любовных делах, связанных с такого рода событиями.
Это был тот Конэй, который мы любили, и на котором лежала рука Сатаны,-Конэй, дружественный и веселый и всякому по средствам,-Конэй без забора вокруг океана, без излишнего количества электрических огней, которые освещают теперь рукав всякого пиджака из черной саржи, обвившийся вокруг белой блузки.
Я сидел спиной к парку, где у них были и луна, и грезы, и колокольни-все вместе и тосковал по старому Конэй. На берегу было мало народа. Большинство бросало центы в автоматы, чтобы видеть в кинематографе "Прерванное ухаживание", другие дышали морским воздухом в каналах Венеции, а кое-кто вдыхал дым морского сражения между настоящими военными кораблями в бассейне, наполненном водой. Несколько человек на песчаном берегу любовались водой и лунным светом. И на сердце у меня было тяжело от новой морали на старом острове, а оркестры позади меня играли, и океан впереди меня ударял в турецкий барабан.
Я встал и прошелся вдоль старого павильона и вдруг вижу, что с другой стороны, на половину в тени, на поваленных бревнах сидит тоненькая девушка и,- честное слово!
– плачет в одиночестве.
– Вас что-то огорчает, мисс?-говорю я:- чем я могу помочь вам?
– Это не ваше дело, Денни Карнаган,- говорит она, выпрямляясь.
И это был ничей иной голос, как голос Норы Флин.
– Не мое, так как вам будет угодно!
– говорю я.- Хороший сегодня вечер, мисс Флин. Видели вы все зрелища на новом Конэй? Предполагаю, что вы для этого приехали сюда.