"Новый Михаил-Империя Единства". Компиляцияя. Книги 1-17
Шрифт:
Правда, доктор рекомендовал мне конные прогулки, но я так и не смог себя пересилить. Нет, если что, я с легкостью вскочу в седло и поведу дивизию в атаку или возглавлю парадный марш, но это если сильно надо. А так, чтобы ради удовольствия? Нет, увольте. Не мое это. Пока, во всяком случае.
Поэтому наматывал я километры на более привычном и психологически более комфортном транспорте – на велосипеде. И пусть это не чудо технической мысли третьего тысячелетия, со всякого рода переключениями скоростей и прочими примочками, но это все же велосипед.
Вряд ли, конечно, я был предоставлен сам себе, все же это окрестности строго охраняемого
Да и не хотел я сейчас никого видеть. Думал думы тяжкие. И отнюдь не о международном положении я размышлял, и даже государственными заботами не был занят. Не мог ответить сам себе на простой вопрос – почему я за три месяца так и не попытался?
Нет, сначала утешал себя мыслью, что очень-очень сильно занят, что у меня заговоры, революции, войны и прочие мятежи. Мол, нет у меня возможности даже головы поднять, но вот потом, как только все устаканится, я обязательно распоряжусь…
Но не распорядился.
Три месяца я здесь и вот уже три месяца не знаю, как мне подступиться к этому вопросу. Я боялся. Боялся задействовать спецслужбы или собственную моего величества Канцелярию, опасаясь дать в чужие руки слишком многое, вручить рычаги влияния на мою скромную персону. Боялся утечки информации, боялся разговоров и грязных лап интриганов. Но сейчас мне совершенно понятно, что панический страх у меня вызывает вовсе не все перечисленное выше, а сама возможность найти и посмотреть в глаза. Ей и ему.
Нет, будь я обычным императором, возможно, мне было бы и проще. Ну, бывают в жизни ситуации, когда прошлое вторгается в привычную и размеренную жизнь. Ты на то и царь-батюшка, чтобы принимать трудные решения. Но я не был простым императором. Я проклинал себя за трусость, за малодушную попытку отложить или вообще игнорировать эту проблему, одновременно ловя себя на мысли, что не надо туда лезть, не надо ничего делать, не выйдет из этого ничего хорошего. Ни для кого.
Но с другой стороны, есть как минимум один человек, который знает, что я знаю. И пусть он во Франции, но когда-то же он вернется. Наверное. Впрочем, есть и в России еще как минимум два человека, которые знают страшную семейную тайну и мою роль в ней. Могу ли я вмешаться? Должен ли?
Тем более что я вовсе не собирался давать толчок лишним надеждам или лишним воспоминаниям. Это и так была слишком скандальная история, дорого обошедшаяся всем, кто в ней участвовал.
А ведь где-то там, на просторах России живет некогда любимая прадедом женщина. И где-то там живет мальчик, семи лет от роду. Мальчик, который является мне одновременно и сыном, и дедом.
Такой вот парадокс истории.
Имею ли я моральное право вторгаться в уже как-то упорядоченную жизнь Ольги Кирилловны и мальчика Михаила? Да и в жизнь уважаемого полковника Василия Петровича Мостовского, который, зная, чей это на самом деле сын, признал его своим, не доводя дело до скандала всероссийского масштаба?
Возможно, после того, что я тут в этом времени уже натворил, глупо говорить о причинно-следственных связях, но, как бы то ни было, мальчик Миша – мой дед, а потому… Что – потому? В том-то и дело, что не знаю ответа на этот вопрос. С одной стороны, наверняка уже не будет у него впереди детдома и всего, с чем столкнется сирота, а с другой – кто знает? Как изменится ход его жизни? И имею ли я вообще касательство к его судьбе или я тут просто инородное тело в потоке истории и ее изменения на меня никак не влияют?
Опять же, вторгаясь в их размеренную и уже как-то устроенную жизнь, я практически со стопроцентной вероятностью подставлю их под удар, наведя на них всякого рода спецслужбы, российские и иностранные. Да и печальная участь графини Брасовой, захваченной и убитой отморозками-революционерами, что называется, заставляет крепко задуматься.
Однако, как бы то ни было, мальчик Миша – сын императора, пусть даже об этом почти никто не знает. Но знаю я, знает его мать, знает полковник Мостовский, да и сам мой спаситель и мой, имперский, комиссар Александр Петрович Мостовский, ныне временный поверенный в делах России во Франции, тоже знает! Могу ли я оставить все так, как есть?
И не пущу ли я, в лице Ольги Кирилловны, в свой круг вторую графиню Брасову, которая захочет добиться своих целей, идя при этом буквально по головам? А у меня ведь есть и свои цели, и цели государства.
Много за и много против.
Много вопросов.
И нет у меня ответа ни на один из них.
МОСКОВСКАЯ ГУБЕРНИЯ.
ИМПЕРАТОРСКАЯ РЕЗИДЕНЦИЯ «МАРФИНО».
29 мая (11 июня) 1917 года
Высочайшие аудиенции являются обязательным протокольным мероприятием для каждого министра. Вот только одни у меня появляются лишь от случая к случаю, другие же бывают каждый божий день. И я начинаю уже сомневаться в правильности идеи перебраться в Марфино, ведь я-то тут, а моим министрам и генералам приходится ездить туда-сюда. В принципе, не так и далеко от Москвы, на доклад к тому же Ники в Царское Село так же катались из Петрограда министры. Но чем это кончилось? Впрочем, и к товарищу Сталину катались на ближнюю и дальние дачи, и ничего, не рухнуло государство.
Ладно, подумаю об этом на досуге, тем более что доклад главы МИДа Свербеева касался весьма серьезных вещей. Дела наши были весьма непростыми, пусть и кажется академику Павлову, что у нас все в порядке, кризис миновал и можно хорошенько поспать. Отнюдь-отнюдь. Все было сложно в Европе, не менее непросто в Америке, да и в России столько было всего, что…
Разумеется, Италия приняла призыв Петена и пообещала направить свои войска для наведения порядка в Окситании, к вящему раздражению официального Лондона. Но британцам все сложнее было разрываться между фронтом, удержанием порядка на севере Франции и своими домашними проблемами. А в той же Ирландии становилось все горячее. Тем более что самопровозглашенные власти в Дублине активно продвигали не только национально-освободительную карту, но и дополнили ее социалистической повесткой. А это производило нежелательный эффект на британские войска, брошенные на подавление восстания. Да и были в переброшенных из Франции войсках не только этнические англичане. По непроверенной информации, имели уже место даже случаи перехода отдельных частей на сторону восставших.