Новый порядок
Шрифт:
— А от меня что нужно?
— Я ж тебе говорю, эмблема!
— Как называется? — Художник вскочил. Кинулся куда-то вглубь студии. В его руках неведомо как появились карандаши, плотная бумага. Он что-то лихорадочно искал, расшвыривал наброски.
— Тут есть определенная трудность. Но это Президент выдал концепцию, сам понимаешь. Спорить было трудно. В общем, аббревиатура — ОЗГИ.
— Как? РОЗГИ? Так это ж круто!
Орлов задумчиво смотрел на суетящегося художника.
— Однако, — наконец сказал Костя. — Может быть, действительно… Круто. Там не совсем розги, там ОЗГИ.
— Плевать! — Василий Иванович уже кинул на колени переносной мольберт и что-то увлеченно чиркал карандашом на бумаге.
— Как скажешь. — Константин махнул рукой и принялся за чай.
Смотреть, как художник работает, было интересно. Так, наверное, интересно смотреть за любым человеком, который занимается действительно своим делом. Не отдувается на опротивевшей службе, для галочки в табеле с почасовой оплатой, а увлечен любимым делом, к которому чувствует призвание. Так выглядят музыканты, обожествляющие музыку, художники, которые даже во сне не перестают создавать картины. Таким может быть водитель-дальнобойщик, которому дорога стала домом. Кто угодно. Лишь бы он по-настоящему любил свою работу.
Василий Иванович вскакивал, что-то находил в справочниках. Открывал толстые книги с иллюстрациями, что-то там рассматривал под лупой. Менял карандаши. Выбрасывал неудачные эскизы.
— Должно быть просто! — говорил художник, поднимая указательный палец вверх. — Просто, но емко! Понимаешь? И чтобы сразу становилось ясно.
— Понимаю, — кивал Костя. — Я еще чаю сделаю?
Но Василий Иванович не слышал. Он работал.
На третьей чашке, когда Константин уже чувствовал себя зверьком-водохлебом, Завода наконец бросил карандаши и облегченно откинулся на спинку стула.
— Никак готово? — удивился Орлов. — Василь, я вообще-то просил эмблему, а не эпическое полотно-триптих… Ты, может быть, перестарался?
— Глупости, — отмахнулся Василий Иванович. — Держи…
И он протянул Константину лист бумаги, где в центре был очерчен ровный прямоугольник и острыми буквами, напоминающими одновременно северные руны и славянское письмо, выведено ОЗГИ. Перед аббревиатурой был нарисован боевой топор.
— Почему топор? — спросил Костя.
— А ты чуть-чуть отодвинь лист…
Константин послушался и снова посмотрел на эмблему. На картинке уверенно читалось «РОЗГИ». Топор образовывал букву «Р».
— Однако ребус, — пробормотал Орлов.
— И знаешь, сколько это будет стоить? — поинтересовался Завода.
— Сколько?
— Ровно тридцать три рубля шестьдесят копеек.
— Почему столько? И вообще, ты уверен? Может, ты не понял? Администрация Президента заказывает, можно не стесняться в запросах…
Но Василий Иванович перебил Костю:
— Нет. Все точно. Это, во-первых, согласуется с идеей. Нельзя продавать эмблему кшатрийской касты за большие деньги. А во-вторых, символично! Ты меня знаешь. Тридцать три рубля шестьдесят копеек!
Орлов пожал плечами:
— Видимо, я должен спросить почему? Василий Иванович Завода встал и торжественно
провозгласил:
— Это ровно две марки и пятьдесят пфеннигов!
Глава 13
Из Устава ОЗГИ:
10.Общество по Защите Государственных Интересов строится на отрицании коммерции и рыночных отношений как основополагающей формы жизнедеятельности граждан. Никакие финансовые отношения не могут помешать членам Общества исполнять свой Долг. Общество по Защите Государственных Интересов стоит вне денежной системы государства.
11.Любые случаи «рыночных отношений» среди членов Организации должны расследоваться самым серьезным образом. Виновные навсегда исключаются из рядов Общества, лишаются всех льгот и привилегий, а также подвергаются строгому наказанию, согласно дополнительному Уложению о наказаниях.
12.Каждый член Общества несет ответственность за жизнь и честь другого члена организации.
13.Все члены Общества подчиняются общему Долгу сообразно общим для всех, от низа до верха, понятиям Чести.
В небольшом зале с серыми крашеными стенами собралось человек тридцать. По-разному одетые, разного возраста и внешности, эти люди имели между тем нечто общее. Почти у каждого в глазах виднелась тяжкая свинцовая тоска, отчужденность. Так, наверное, смотрели сквозь пороховой дым парижские бродяги, удерживающие революционные баррикады под огнем королевской гвардии. Люди, вычеркнутые из жизни, утратившие ориентиры. Капитаны, не желающие вести свои корабли в открытые ныне порты, но уже не имеющие сил держаться на плаву.
Сергей осторожно кашлянул, поздоровался со всеми кивком головы и присел у двери на свободный стул. Он чувствовал себя не в своей тарелке. Идея пойти по адресу, указанному в агитационном листке, была не самой умной, но почему-то Иванов решил попробовать. Более того, использовать для этого свой единственный, законный отгул. Хотя, если вдуматься, на кой черт ему этот выходной день. Пить Сергей бросил, развлекаться не умел, да и не было таких развлечений, которые бы его привлекали. «Отсижу, посмотрю, — решил он про себя. — Все какое-то разнообразие».
В руках соседа он увидел ту же самую бумажку. Сосед, хмурый коренастый мужик, сосредоточенно рассматривающий текст, почувствовал к себе внимание и обернулся.
— Ерунда какая-то, — сказал он Сергею.
— А чего тогда пришел?
— Не знаю. Посижу, посмотрю. За спрос в нос не бьют. — Мужик улыбнулся. — Да и написано уж очень нагло.
— Да уж точно. — Иванов протянул руку. — Сергей.
— Платон Звонарев. — Рукопожатие было крепким.
— Редкое имя.
— Да уж, папаша удостоил. — Платон снова посмотрел на бумажку. — Он у меня из староверов был. А ты сам не знаешь, чего тут затевается?