Новый придорожный аттракцион
Шрифт:
Аманда, будучи исключением из правила, никогда не хотела стать медсестрой. Она лечила крылья стрекозам и прочими способами выполняла обязанности защитницы жизненного процесса, однако не горела желанием в будущем облачиться в накрахмаленный медицинский халат, чтобы выполнять поручения старых дев с дурным характером. Хотя в равной степени она не горела желанием стать кинозвездой или девушкой-ковбоем.
– Кем ты станешь, когда вырастешь? – допытывался ее отец.
Аманда, одетая в оранжевое платьице, устала гоняться за мотыльками и увлеченно рассматривала дневную тень, которую отбрасывала на окружающее пространство гора Бау-Вау.
– Нет названия тому, чем я хочу заняться, когда стану взрослой, – ответила она.
В атласе мира Рэнда Макнелли территория Соединенных Штатов Америки окрашена в бледно-лимонный цвет. Мне кажется, что цвет этот
На ее фоне можно заметить вкрапления серого, желтого и голубого, отдельные островки ликера шартрез и крохотные островки шоколада, однако в целом Америка с высоты авиалайнера кажется светло-коричневой, испещренной различными оттенками тускло-зеленого цвета. Такой она и предстает с воздуха, если лететь от Восточного побережья к Западному. Подобное постоянство способно либо вызвать восхищение, либо показаться ужасно монотонным. Одно из немногих мест, которые выделяются из общего фона, – это расположенный на северо-западе штат Вашингтон. Здесь Америка меняется настолько, что дает повод говорить о новом цветовом опыте совершенно иного порядка. После долгих часов полета над тусклыми буро-зелеными массивами направляющийся к Сиэтлу самолет пересечет наконец Каскадные горы, и под ним неожиданно разверзнется изумрудная глотка. Пейзаж, простирающийся под крылом, влажен и ярок. Насыщенная, едва ли не навязчиво агрессивная зелень, которая одновременно и туманна, и настолько четко-прозрачна, что у путешественника возникает ощущение, будто он наконец прибыл в единственное по-настоящему зеленое в Америке место – туда, где зелень приводит в движение буддийские колеса Дзен в знак празднования кончины коричневого цвета.
Иисус Христос провел большую часть своей жизни в буро-коричневом мире. Иисус бродил по каменистым местам и скудной почве. Иисус взбирался на высокие холмы и голые склоны гор. Иисус спал в пустыне и в глинобитных городских домах. Иисус был уроженцем мест, где в изобилии водятся скорпионы, он был поэтом, воспевавшим горные склоны Галилеи. Ближневосточное солнце настолько выжгло его родные края, что глаза его привыкли к бурой земле и камням, и даже пышная зелень Генисаретской долины не могла порадовать его взор. Теперь же благодаря Плаки Перселлу он приземляется в краю, где почти стопроцентно преобладает зеленый цвет во всех его мыслимых оттенках. К сожалению, Иисус не мог постичь красоту своего нового местопребывания. Было бы безумно интересно понаблюдать за тем, какой эффект произвел бы туманный и одновременно зеленый пейзаж на учение философа, которому ведома была только каменистая, выжженная солнцем земля.
Насколько понял Перселл, в аэропорту Сиэтл-Такома никаких ватиканских агентов, поджидающих его прибытия, не оказалось. Он добрался до отеля «Олимпик», на такси доехал до компании, дающей автомобили напрокат, зафрахтовал пикап, вернулся в аэропорт (по пути съев гамбургер и выпив пива), забрал прибывший вместе с ним из Рима ящик и направился на север по федеральному шоссе № 5. Было четыре часа дня, когда перед его усталым взором замаячила гигантская венская сосиска.
– Вот гигантская венская сосиска, – произнес он вслух.
Ответа из ящика не последовало. Добравшись наконец до прославленного придорожного кафе Зиллеров, Плаки влетел в дверь с несдержанностью, которая могла бы напрочь разрушить эту закусочную богов. И поменял свою усталость и тревогу на букет удивления. «Мысль, отправленная при помощи ветра» (так тибетцы именуют телепатию) не смогла сообщить Аманде о приезде Перселла, хотя после того, как она перебралась в придорожное кафе, имели место случаи, когда ей удавалось заранее предчувствовать появление некоторых людей. Сразу же последовали объятия, смех, поэтические восклицания, по кругу пошла трубочка с гашишем. Малыш Тор вскарабкался Перселлу на его широкие плечи, а Мон Кул, пришедший в праздничное настроение, с цирковой виртуозностью произвел серию удивительных ужимок и прыжков. В зверинце воцарилось радостное возбуждение, вызванное искренним взаимным удовольствием от долгожданной встречи. Однако вслед за этим настало время заняться Телом…
Ящик внесли в кладовку и там открыли. При помощи инструментов, которыми скульпторы творят свои нетленные произведения, Джон Пол снял с мумии слой гипса. Плаки все это время нервно расхаживал по комнатке. Зиллер еще никогда не видел его в таком взвинченном состоянии. Дрожащие колени плохо сочетались с атлетической фигурой этого здорового и полного сил представителя мужского пола. Сам же Перселл неплохо помнил те минуты, когда у него так же дрожали коленки. Первая его игра в составе университетской сборной в Дьюке. Ему нужно было вывести мяч ударом с центра поля. Казалось, будто мяч завис на целую вечность в табачно-желтом каролинском сентябре, в голубых небесах бабьего лета, подобно сосиске, прямо над лугом голодных хоббитов, над его краем поля, а затем наконец полетел вниз, совсем как в замедленном кульминационном эпизоде французского фильма, когда героиня выбрасывается из окна. Взгляды всего стадиона были прикованы кленивому лирическому падению мяча, поданного уже почти легендарным игроком – студентом-второкурсником. Затем одиннадцать рассерженных игроков, не уступавших ему по комплекции, с бешеной скоростью устремились в его сторону. Свиная кожа мяча со смачным шлепком хлопнула ему по рукам. И он стиснул мяч сильнее, чем обычно тискал девчонок на заднем сиденье старенького отцовского «понтиака». После чего совершил бросок вперед. Пять ярдов. Пятнадцать. Затем следует удар, от которого тошнота подступает к горлу. Воздух вылетает из его легких, на которые, как ему кажется, обрушился всем своим огромным весом мчащийся на бешеной скорости бизон. Удар о землю оказался настолько силен, что из ноздрей у него брызнули капельки крови. Зрители в унисон с ним издают болезненный стон, и вместе с тысячами людей, собравшихся на стадионе, Плаки чувствует, как напряжение растворяется в ядреном сентябрьском воздухе.
– Вы же знаете… э-э-э… кто это такой?
– Да, – медленно проговорила Аманда, – думаю, что знаю.
Джон Пол ответил легким осторожным кивком человека, которому хорошо известно, что такое джунгли.
Малыш Тор и Мон Кул уже спали. Последняя пластинка с записями песен «Битлз» закончила играть минут двадцать назад, и проигрыватель остановился сам. В полной тишине все трое стояли в кладовой и смотрели на сморщенное тело.
– Ну так что же мы с ним будем делать?
Зиллер ничего не ответил. Из складок набедренной повязки он извлек коротенькую бамбуковую флейту. Затем сел у ног Мессии и заиграл тихую и нежную мелодию, которую невозможно было расслышать за стенами комнаты.
Плаки повернулся к Аманде.
– Что мы с ним будем делать? – повторил он.
Аманда губкой вытерла со лба Иисуса крошки гипсовой пыли. Ее взгляд лучился нежностью.
– Мне кажется, что он заслужил достойное погребение, – сказала она.
Существует несколько способов смотреть на агентов ФБР. Один из них – это способ смотреть из-за мухи цеце. Наша муха цеце навеки застыла в кубике янтаря, элегантным движением приподняв тончайшие крылышки и широко расставив мохнатые ножки. Не худший способ хранения, подумал я, а затем, разглядывая агента из-за мухи цеце, вспомнил о жалких останках Господа Нашего.
Спустя пару дней после прибытия Иисуса в зверинец Аманда вымыла его в ванне и умастила Тело Его маслом чернослива. Это здорово помогло. Более того, когда Джон Пол сбежал, прихватив с собой мумию, он нарядил ее в рок-н-ролльный костюм в тонкую полоску и с бархатным воротником, который принадлежал Плаки Перселлу и стоил 250 долларов. Чтобы подогнать его по фигуре, Зиллер немного укоротил охотничьим ножом рукава и штанины. Независимо от того, в каком виде Мессия пролежал века, к апокалипсису он подошел в самом стильном облике.
С моего места мне было видно, как голова агента ФБР возвышается над гробницей мухи цеце подобно северо-атлантической луне, восходящей над баржей с лимонным желе. Это была холодная луна, чей свет вызывает дрожь у влюбленных и заставляет их изменить решение. Агент, за которым я наблюдал из-за мухи цеце, размахивал своей вечной дубинкой. Делал он это с ласковой сосредоточенностью. Если агент хотел улыбнуться своему воображаемому мячику для гольфа, то ни я, ни Аманда не смогли бы помешать ему в этом. Однако он все размахивал дубинкой с ласковой сосредоточенностью. Возможно, ему никак не удавалось преодолеть расстояние между настоящей клюшкой и воображаемым мячиком. Возможно, если бы он находился на игровом поле и под ногами у него был дерн да подходящий партнер-соперник, а в жизни отсутствовали какие-либо придорожные помехи, он бы порадовался своим воображаемым пассам. В конце концов, он был мужчина в самом расцвете лет, не без достоинства, не без ямочки на подбородке, за обладание которой любой молодой амбициозный актер дорого заплатил бы Изготовителям Симпатичных Ямочек на Подбородках Звезд.