Новый Робинзон
Шрифт:
Пока мы рассуждали о том, с чего лучше начать, из передней лодки в нас пустили град стрел. Я выстрелил в воина, стоявшего на носу лодки, и убил его.
Туземцы пришли в большое смущение. Выстрел и смерть воина сильно поразили их. А прежде чем они успели оправиться, Янсен пустил прямо в середину их флотилии заряд картечи. Этим выстрелом он разбил несколько лодок и задержал общее наступление.
Я снова знаком предупредил туземцев, чтобы они не приближались к шхуне. На лодках поднялся шум, крики, нападающие начали совещаться. В это время 10 новых лодок обогнули
Их появление ободрило нападающих. Они снова начали приближаться к судну. Наша пушка была заряжена, и я стоял наготове около нее. С ревом вторично изрыгнула она смертоносный град картечи, и враги пришли в полное расстройство. Одна из лодок была разбита в куски, а почти все находившиеся в ней люди ранены. В других лодках также было много раненых. Тут туземцами овладел ужас. Они пустили в нас несколько беспорядочных залпов стрел. Некоторые из стрел долетели до шхуны и попали в паруса, но никто из наших не пострадал. Туземцы были слишком напуганы, чтобы снова рисковать приблизиться к нам. В это время поднялся легкий ветерок, и мы получили возможность спастись бегством. Мы подняли якорь и, направляя шхуну в открытое море, быстро проскользнули мимо неприятельского флота. Град стрел приветствовал нас, когда мы проходили мимо лодок с раскрашенными воинами. Через полчаса мы были уже в открытом море.
Это приключение вызвало в наших малайцах желание поскорее оставить эти страны. Они не забыли еще случая с осьминогом и теперь поручили своему надсмотрщику просить капитана от имени их всех отыскать новые места для ловли. Янсен сначала старался убедить их остаться в этих широтах. Ему не хотелось покидать такие богатые жемчужными раковинами места. Но малайцы так настаивали, что капитану пришлось послушать их и направить шхуну в другие местности. Куда повел Янсен шхуну, этого я не могу объяснить. Но к концу второй недели плавания мы бросили якорь в местности, еще неисследованной в смысле богатства жемчугом, и снова принялись за работу. Счастье по-прежнему было с нами, и мы с каждым днем продолжали увеличивать наши и без того уже значительные богатства.
Однажды утром, когда я по обыкновению раскрывал раковины, из одной из них выпали три великолепные черные жемчужины. Я смотрел на них, сам не знаю почему, как очарованный. Ах, эти ужасные три жемчужины! Если бы я никогда не находил их!
Когда я показал жемчужины Янсену, тот сильно разволновался. Он сказал, что они стоят больше, чем все вместе найденные нами прежде, и что нужно остаться здесь подольше и поискать еще. Таким образом мы решили остаться в море дольше, чем было в обычае и чем того требовало благоразумие. Сезон ловли жемчуга уже подходил к концу, и следовало ожидать близкой перемены муссона. Но Янсеном овладела жемчужная горячка, и он решительно отказался уезжать. Он утверждал, что здесь можно найти множество черных жемчужин. Наши малайцы должны были работать изо дня в день. Я и не подозревал, какой опасности мы подвергали себя, оставаясь в этих неизвестных нам морях, когда со дня на день нужно было ждать перемены погоды. Сознаюсь, я не понимал, почему бы нам не половить и еще.
Как я узнал впоследствии, сезон ловли жемчуга продолжается с ноября до мая. Но май наступил и прошел, а мы все еще продолжали упорно работать. Каждый день мы терпели разочарование: черных жемчужин больше не встречалось, но Янсен все настойчивее и настойчивее добивался их. Он продолжал выезжать вместе с малайцами на вельботе и лично присматривал за их работой. Между тем я начал замечать признаки близкой перемены погоды, а главное — наш барометр начал делать неприятные скачки. Я старался обратить на это внимание капитана, но ему было не до того. Черный жемчуг — вот о чем он только и мог думать.
Теперь я перехожу к описанию рокового дня, который на много лет изгнал меня из цивилизованного мира. В один из июльских дней 1864 года Янсен уехал утром на ловлю со всеми малайцами. Я остался на шхуне совершенно один.
Когда я теперь припоминаю все события того ужасного дня, то я просто поражаюсь, как мог капитан быть настолько легкомысленным, чтобы в такой день покинуть шхуну. Не более как за час до его отъезда огромная волна ударила о корму, перелилась через борт и затопила каюту. Это само по себе служило признаком близкой непогоды, но Янсен не обратил внимания на этот признак. Он велел только выкачать воду из каюты, а когда каюта была осушена, он отправился на отмель за жемчугом. Я долго смотрел на лодочки, следовавшие за вельботом капитана Янсена. Они отошли мили на 3 от шхуны, затем остановились, делая необходимые приготовления к работе. Я и не предчувствовал той катастрофы, которая угрожала им и мне.
С утра дул легкий прохладный ветерок. Поднялась затем неожиданно буря, и все море покрылось громадными волнами. Лодочки опрокинулись. Они были легкие и потонуть не могли, и я, видел, как малайцы цеплялись за их борта и изо всех сил старались доплыть до вельбота Янсена. Ветер перешел в ураган, и море бушевало все сильнее и сильнее. Малайцы не успели добраться до вельбота и теперь старались изо всех сил вернуться на шхуну. Но течение уносило их все дальше и дальше от меня в открытое море. Увидев, что лодки удаляются, я почти обезумел. Напрягая свой мозг, я старался придумать какое-нибудь средство помочь им. Ничего у меня не получалось. Прежде всего мне пришло в голову поднять якорь и пустить корабль по волнам вслед за ними. Но я не был уверен, что корабль нагонит лодки. Поэтому я решил оставить шхуну на прежнем месте, хотя бы на время. Я думал, что капитан Янсен, хорошо знакомый с этими местами, сумеет пристать к какому-нибудь островку и там переждет бурю.
Лодки удалялись. Часам к девяти я совсем потерял их из виду. Тогда мне пришло в голову, что не мешало бы сделать кое-какие приготовления на шхуне. Буря все усиливалась. Мне не раз уже приходилось выдерживать бури на «Вейелланде», а потому я хорошо знал, что нужно сделать. Прежде всего я опустил люки и прикрыл их кусками толстого холста. Затем укрепил на палубе все подвижные предметы. К счастью, паруса были убраны, мне не пришлось возиться с ними. К полудню ветер был так силен, что я едва мог держаться на ногах. Скоро мне пришлось передвигаться по палубе не стоя, а на четвереньках, иначе меня снесло бы в море. Тогда я обвязал себя длинной веревкой, конец которой прикрепил к мачте. Теперь, если бы меня и снесло за борт, я мог взобраться на корабль.
Большую часть дня лил страшный дождь. Волны с такой силой заливали маленькую шхуну, словно стремились проглотить ее. Шхуна, пока что, держалась великолепно. К двум часам дня буря достигла наивысшей силы. Страшный порыв ветра сорвал паруса. Шхуна то высоко вздымалась на гребнях волн, то сразу проваливалась в промежутки между волнами. Ветер ревел и свистел меж снастей, мачты качались и грозили падением.
Вдруг ветер сразу утих. Наступила тишина, столь же внезапная, как и буря. Море еще бушевало, небо было по-прежнему темно и зловеще, но ветер и дождь прекратились. Теперь я мог спокойно оглядеться кругом. Я вскарабкался на мачту, но ничего кроме бушевавших волн не увидал. Положение мое было очень опасно, но я не отчаивался. Прежде всего я решил поднять якорь и пустить шхуну по ветру: может быть, мне и удастся нагнать товарищей. Но прежде чем я успел это сделать, неожиданный порыв ветра нагнал на палубу целые потоки воды. Волны снесли почти все подвижное с палубы, снесли кухню, сорвали и унесли верх капитанской каюты. Но худшее еще было впереди. Волна ударила о штурвал и разбила его. Все карты и компасы, хранившиеся в капитанской каюте, погибли. Хорошо еще, что я сам-то был в это время на носу, а то и меня снесла бы эта ужасная волна.
Порыв ветра не был последним усилием бури. Вскоре ветер переменил направление и с еще большей силой задул с противоположной стороны. В таком ужасном положении, привязанный веревкой к мачте, я провел всю ночь. Около меня не было никого, никто не мог помочь мне.
Единственное живое существо на шхуне, кроме меня, — собака Янсена. Временами до меня доносился ее жалобный вой. Она была заперта мной еще в начале бури в нижней каюте.