Новый Робинзон
Шрифт:
«Неужели плот не прибьет к берегу?» — думал я с нетерпением.
Вдруг я с ужасом заметил, что за плотом следовала стая акул, которые так и шныряли вокруг него. Теперь я не мог уже сдерживаться.
Приказав собаке остаться на берегу, я бросился в воду и поплыл к плоту. Я старался как можно больше шуметь, изо всех сил ударял по воде руками и ногами. Шум должен был отпугнуть акул. Когда я, наконец, добрался до плота, то нашел на нем четырех чернокожих: мужчину, женщину и двух мальчиков. Все они лежали в полном изнеможении и скорее походили на мертвых, чем на живых. Акулы продолжали упорно следовать за плотом. Ударами весла я прогнал их — долго мне пришлось бить им по воде…
Наконец, я причалил плот к берегу и перенес четырех чернокожих в свою хижину.
Прежде всего нужно было привести в чувство моих неожиданных гостей. Я пробовал влить им в рот холодной воды, но они не были в состоянии проглотить ее. Тогда я вспомнил, что у меня есть ром. Я достал его и растер им чернокожих, а потом завернул их в мокрые паруса. Мне казалось, что чернокожие умирали от жажды, и я изо всех сил старался привести их в чувство. Все четверо страшно исхудали и были до крайности истощены.
Через три-четыре часа неустанных забот и хлопот я увидел, наконец, что мои старания достигают цели. Сначала пришли в себя оба мальчика, а немного погодя и мужчина обнаружил признаки жизни. Позже всех, уже после полудня, очнулась женщина. Никто из них не мог приподняться, они пластами лежали на песке. То и дело они пили воду, которую я подносил им. Казалось, они весь день не давали себе отчета в том, что с ними случилось, и не понимали, где они находятся.
На следующий день чернокожие вполне пришли в себя. Их изумление при виде меня превзошло всякие ожидания. Прежде всего они проявили признаки большого испуга, почти ужаса. Как ни старался я вызвать у них доверие к себе, — дружески похлопывал их по плечам, и знаками старался показать, что я их спас, — ничего у меня не выходило. Они боялись меня. Только принявшись за еду, они утратили часть своего страха и начали поглядывать на меня без особого ужаса. А потом — потом любопытство взяло свое. Сначала дикари только смотрели на меня, потом начали ощупывать и поглаживать мою кожу. Они издавали какие-то странные звуки, пощелкивали языком, ударяли себя по бедрам, щелкали пальцами — все это, по-видимому, служило выражением их изумления.
Чернокожие принялись осматривать все мои вещи. Каждый предмет до такой степени возбуждал их удивление и восторг, что я сам невольно заразился их радостью. Особенно заинтересовала дикарей моя хижина с ее соломенной крышей. Весело было смотреть на мальчиков, лет семи и десяти, которые всюду следовали за своими родителями и непрерывно болтали, бросая на меня украдкой взгляды. Женщина прежде всех перестала меня бояться. Скоро она почувствовала ко мне полное доверие, между тем как ее муж относился ко мне с какой-то скрытой подозрительностью все время, пока мы не переехали на его родину. Это был грубый дикарь, с очень неприятной наружностью, скрытного и мрачного характера. Он никогда не выражал явно своей неприязни ко мне, но я за все долгие шесть месяцев, которые он пробыл гостем на моем маленьком островке, никогда, ни на минуту не доверял ему.
Как только мои черные гости оправились, я повел их на берег и показал им свою старую лодку, качавшуюся на воде лагуны. Лодка эта была для меня бесполезна, но я все же все время старательно заботился о ней и поддерживал ее в полной чистоте и порядке. Эта маленькая жалкая неуклюжая лодка вызвала у чернокожих прямо-таки безумный восторг и удивление. Они решили, вероятно, что я приехал из очень далекой местности на таком большом «плоту». Потом я показал им остатки шхуны, от которой к тому времени сохранился только голый остов на скалах. Я старался объяснить им, что приехал на этой огромной лодке, но они не могли понять меня.
Вернувшись в хижину, я надел на себя платье. Когда дикари увидели меня одетым, то они были так поражены этим, что я решил прекратить ряд своих «чудес», иначе дикари, пожалуй, положительно боялись бы оставаться со мной. Им казалось, что платье составляет часть меня самого, что это вторая моя кожа. Они были очень напуганы и подавлены этим и не решались подойти ко мне поближе.
Чернокожие не строили себе никакого убежища. Ночью они спали просто на песке под открытым небом, располагаясь у той из стен моей хижины, которая была за ветром. У ног их всегда горел яркий огонь. Я предлагал им одеяла и паруса, чтобы укрываться, но они отказывались и предпочитали лежать, прижавшись друг к другу. Утром женщина приготовляла для них еду, состоявшую из рыбы, птичьих и черепашьих яиц. Бруно долго не хотел относиться дружелюбно к новоприбывшим, вероятно, потому, что они очень боялись его и сильно тревожились всякий раз, как слышали его лай.
Единственное, что, кажется, выводило отца этого семейства из сто мрачного настроения, были мои акробатические упражнения, которые приводили мальчиков в дикий восторг. И отец, и мать, и мальчики старались подражать моим прыжкам и кувырканьям, хождению колесом и другим штукам, которые я проделывал.
Но они так неловко падали при этом (отец однажды чуть не сломал себе шею), что скоро перестали пытаться сделаться акробатами. Мрачный мужчина мог просиживать целыми часами, не пошевелив ни одним мускулом, наблюдая мои прыжки. Я, собственно, никогда не боялся его, но очень заботился о том, чтобы он не завладел каким-либо из моих орудий. Из предосторожности я даже поломал и бросил в воду те копья, которые оказались на их плоту. Я был уверен, что, безоружный, он не сможет сделать мне большого зла, даже если б и захотел.
Постепенно я слегка ознакомился со странным языком чернокожих и вел длинные разговоры с женщиной, выучившей с грехом пополам несколько английских слов, а когда я стал лучше понимать ее странный язык, то узнал от нее много удивительного о нравах и обычаях австралийских туземцев. Все эти сведения очень пригодились мне впоследствии. Ямба — так звали женщину — сказала мне, что ужасная буря, свирепствовавшая недели за две до того, как я их спас, унесла их далеко от родины.
Однажды Ямба случайно увидела свое изображение в маленьком ручном зеркальце, которое висело у меня в хижине возле гамака. Она беззаботно сняла зеркальце и поднесла его к лицу. Почувствовав прикосновение стекла, она задрожала и торопливо обернула зеркальце другой стороной. Затем бросила на зеркальце долгий, долгий взгляд, вскрикнула и выбежала из хижины.
Вскоре Ямба справилась с этим страхом перед зеркалом и часто простаивала целые часы с ним, чмокая губами от удивления и делая самые смешные гримасы. На ее мужа зеркало произвело совсем иное впечатление. Когда Ямба подняла его к лицу мужа, и тот увидел в нем свое изображение, то он завыл от ужаса и бросился бежать со всех ног. Со страха он убежал на противоположный конец островка! Этот страх перед зеркалом сохранился у него на все время. Зато мальчики нисколько не боялись зеркала. Правда, увидев его в первый раз, они сильно удивились, но потом зеркало служило для них неиссякаемым источником развлечения. Как вероятно, вы и сами догадываетесь, эти чернокожие доставляли мне не меньше развлечений и удовольствия, чем я и мои вещи — им.
Каждый вечер семья собиралась вокруг огня костра, и тут все они пели жалобными голосами песни. В этих песнях, как я потом узнал, они воспевали все чудеса, которые видели на острове белого человека.
Дикари пробыли у меня уже недели две или три, как вдруг однажды вечером мужчина подошел ко мне и в совершенно понятных для меня выражениях сказал, что он хочет покинуть этот остров и вернуться на родину. Он прибавил, что по его мнению, ему легко добраться до материка к своему племени на том же самом плоту, который привез его сюда. А Ямба указала мне яркую звезду на далеком горизонте.