Новый швейцарский Робинзон
Шрифт:
Я ответил Фрицу, что черепаха, о которой он говорит, составляет другой вид, называемый каретой черепитчатой, и что мясо ее не годно в пищу. При этом я сообщил Фрицу все, что знал о способе, которым отделяют верхний пласт черепа, прозрачный и отлично полируемый.
Прибыв к плоту, мы нагрузили сани множеством предметов, — между прочим, ручной мельницей, которая, по открытии нами маниока, казалась мне чрезвычайно полезной.
По нашему возвращении к Соколиному Гнезду, жена с улыбкой подошла ко мне.
— Ты вынес два дня самой тяжелой работы. Чтобы подкрепить твои силы, я предложу тебе напиток, который ты никак не ожидаешь найти здесь. Пойдем к этому благодетельному источнику.
Я пошел за женой и у основания невысокой смоковницы увидел бочонок, наполовину врытый в землю и прикрытый густыми ветвями.
— Бочонок этот я изловила на берегу моря, — сказала жена. — Эрнест думает, что это канарское вино; желаю, чтоб он говорил правду.
Я проделал в бочонке дыру, вставил в нее соломинку и убедился, что Эрнест не ошибся. По телу моему разлилась приятная теплота.
Когда я стал благодарить жену, меня окружили дети, прося дать им отведать этого нектара. Я передал им соломинку, но они стали пить вино с такой жадностью, что я вынужден был прекратить эту забаву и побранить детей, из боязни, чтобы они не опьянели.
Выслушав выговор, они в смущении удалились. Чтобы избавить их от этого чувства, я предложил им помочь мне поднять на дерево, при помощи блока, привезенные с корабля матрацы.
По окончании этого труда жена пригласила нас ужинать. Черепаха Фрица, хорошо приготовленная, вызвала общие похвалы.
— Какая она некрасивая, — говорил Франсуа, растянувшись на своем матраце и потирая глаза, — а какая хорошая! — Правда, Жак?
Но Жак уже спал; наши матрацы произвели свое действие.
XII. Третья поездка на корабль. Пингвины
Беспокоясь о судьбе наших двух плотов, прикрепленных у берега довольно непрочно, я поднялся до рассвета, чтобы пойти осмотреть их. Вся семья покоилась в глубоком сне. Я тихо спустился с дерева. При виде меня проснувшиеся уже собаки стали прыгать около и ласкаться, как бы понимая, что я отправляюсь из дома. Петух и куры весело хлопали крыльями и слетели с насестей. Овцы и коза уже ели свежую траву. Я поднял лениво лежавшего осла и, к великому его неудовольствию, запряг его одного в сани, не желая утомлять еще недоенную корову. В сопровождении двух собак я отправился на прибрежье.
Я нашел наши два плота в хорошем состоянии оставленными на суше бывшим тогда отливом. Я взвалил на осла ношу небольшую, желая сберечь его силы для дальнейшей работы и поскорее вернуться к Соколиному Гнезду. Каково же было мое удивление, когда, возвратившись к дереву, я увидел, что никто из семьи еще не подымался, хотя солнце стояло уже высоко. Я принялся бить палкой по медной посуде, производя шум, способный внушить мысль о нападении диких.
Скоро на галерейке появилась жена, казавшаяся совершенно смущенной от своего промаха. Я поднялся к ней.
— Это матрацы, — сказала она, — до такой поры продолжили мой сон. Бедные дети также испытывают их силу, потому что едва могут протереть глаза.
Действительно, маленькие сонули зевали, потягиваясь, и, казалось, вовсе не были расположены подняться с постелей.
— Вставайте, вставайте! — крикнул я громко. — Не ленитесь, дорогие мои!
Первым поднялся Фриц. Эрнест явился последним, и его наружность свидетельствовала до какой степени ему тяжело было расстаться с постелью.
— Неужели ты до того ленив, — сказал я, — что позволяешь опередить себя маленькому Франсуа?
— Ах, как приятно, — сказал он, подымая отяжелевшие руки, проснувшись, снова засыпать. Я попросил бы будить себя каждый день за два часа до рассвета, чтобы только иметь удовольствие снова засыпать.
— Какая утонченная леность! — воскликнул я. — Если ты отдаешься таким образом лености, то вырастешь бессильным и нерешительным.
Он сделал над собой усилие, чтобы прогнать остаток сонливости, и я замолчал.
Когда все собрались, мне пришлось выслушать общее восхваление матрацов; решительно, койки не могли с ними равняться. Мы наскоро позавтракали и отправились на прибрежье, чтобы окончить перевозку оставленных на нем вещей.
Два похода были совершены в очень короткое время, и так как я заметил, что вода прибывала и уже доходила до плотов, то решился воспользоваться этим обстоятельством и переправить плоты в залив Спасения, где они подвергались меньшей опасности, чем на отмели пред Соколиным Гнездом.
Я отправил жену и трех младших детей и, вместе с Фрицем, стал ожидать, чтоб вода подняла плоты.
Но Жак, замешкавшись на берегу, смотрел на нас до того печально, что я не мог противиться его молчаливой мольбе и решился взять его с собой.
Скоро волны подняли нас, и, соблазнившись хорошей погодой, я направил плоты не в залив Спасения, а снова к кораблю. Но мы прибыли на него так поздно, что на большой или важный груз не оставалось время.
Тем не менее мы осмотрели все закоулки корабля, чтобы собрать несколько предметов и не вернуться с пустыми руками.
Вскоре я увидел Жака, двигавшего перед собой тачку и радовавшегося тому, что при помощи ее он будет в состоянии, не уставая, перевозить довольно большие тяжести.
Фриц объявил мне, что за дощатой перегородкой открыл разобранную на части пинку* со всеми принадлежащими к ней снастями и даже двумя маленькими пушками.
______________
* Маленькое судно с квадратной кормой.
Эта весть сильно обрадовала меня: я бросил работу, чтобы немедленно увериться в рассказе. Фриц не ошибся; но я тут же заметил, что спуск пинки в воду будет стоить нам огромных усилий.
И потому мы отложили это дело до другого дня; на этот раз приходилось удовольствоваться некоторой домашней утварью и посудой: котлами, сковородами, тарелками, стаканами и тому подобное. Я присоединил к этим вещам жернов, терку, новый бочонок пороху, другой с ружейными кремнями. Не только не была забыта Жакова тачка, но мы захватили еще несколько тачек, которым очень обрадовались. Все это нам нужно было нагрузить как можно поспешнее, чтобы на обратном пути не быть застигнутыми ветром с суши, который поднимался каждый вечер.