Новый швейцарский Робинзон
Шрифт:
Мы пытались приманить беглеца, который по временам оглядывался в нашу сторону, как бы издеваясь над нами; мы показывали ему соль, но все было тщетно: ослу хотелось насладиться свободой и, дальше и дальше удаляясь от нас, он направлялся прямо к убежищу пресмыкающегося.
Вдруг из тростника поднялась страшная голова змеи. При виде ее осел остолбенел от ужаса, испустил вопль и устремил мертвый взгляд в нашу сторону. Казалось, он был пригвожден к земле: змея приблизилась к нему, а он не сделал никакой попытки спастись. В минуту бедное животное было охвачено кольцами чудовища и задушено в этих страшных объятиях. Мы наблюдали эту сцену в печальном молчании. Дети спросили меня, не выстрелить ли нам в боа, чтобы спасти бедного осла. Я остановил их, возражая, что они только раздражат чудовище, ярость которого может обратиться на нас, а не помогут ослу, который уже не проявлял никаких признаков жизни.
— Дадим змее, — сказал я, — проглотить свою добычу: после этого можно будет безопасно напасть на нее.
— Да ведь не проглотит же чудовище, — возразил Жак, — нашего осла сразу.
— Так как у змей, — возразил я, — нет зубов, которыми они могли бы терзать добычу, то они изламывают ее и глотают целиком. Да вот посмотри сам, как змея своими кольцами сжимает и ломает свою жертву и утончает ее да ширины свое пасти.
В самом деле, боа с очевидной алчностью готовил свою пищу.
Мать, боясь, чтобы отвратительное зрелище не произвело слишком тягостного впечатления на меньшего сына, да и сама не желая быть свидетельницей его, удалилась вместе с Франсуа. Даже на меня действия змеи нагнали ужас.
Труп осла представлял безобразную массу, в которой можно было различить только окровавленную голову.
Боа, чтобы придать себе более силы, обернулся хвостом вокруг лежащей тут каменной глыбы и начал мять свою жертву в тесто. Затем змея облила ее густою слюной. Готовясь проглотить свою добычу, она прежде всего вытянулась во всю длину тела против мятой массы осла; потом, схватив его за задние лапы, она стала тащить его к себе и глотать, и мало-помалу задние ноги, туловище и передние ноги исчезали в пасти чудовища, которое по-видимому, утоляя голод, испытывало и страдание, и наслаждение. Но, добравшись до головы, которую змея не позаботилась смять подобно остальному телу, она остановилась и впала в совершенную неподвижность.
Этой-то минуты я и ждал. Схватив ружье, я закричал сыновьям:
— Теперь чудовище в нашей власти. Смелее!
И я побежал к змее, сопровождаемый Фрицем и Жаком, но не Эрнестом, который, всегда боязливее своих братьев, остался на террасе в качестве наблюдателя.
В обращенных на нас глазах боа сверкала ярость. Но боа решительно не мог двигаться, и потому Фриц и я выстрелили в него почти в упор и раздробили ему череп. Во взоре змеи блеснул последний луч ярости, затем хвост ее, извиваясь, ударил несколько раз по земле, и чудовище издохло.
В эту минуту Жак, которому тоже хотелось принять участие в победе, тоже выстрелил из пистолета в брюхо змеи. Сотрясение произвело род гальванического действия на ее хвост; он поднялся и так сильно ударил нашего ветреника, что свалил его. Само собой разумеется, что, ощущая этот удар, Жак верил в воскресение боа и испытал сильный ужас.
К счастью, это было последней неприятностью, испытанною нами от страшного врага.
Наши торжествующие крики привлекли мать, Эрнеста и Франсуа.
Настоящий порыв восторга заставил нас обнять друг друга. Казалось, нам снова дарована была жизнь.
— А я, — сказал Эрнест, всегда готовый воспользоваться своим небольшим запасом учености, — благословляю нашего осла за то, что он пожертвовал собой для нас, как некогда римский герой Курций пожертвовал собой для своих сограждан.
— Что мы станем делать с трупом змеи? — спросил Жак, оправившись от ужаса.
— Мы выпотрошим ее, — предложил Эрнест, — и набьем, чтобы украсить чучелом наш естественноисторический музей.
— А разве этого огромного угря нельзя есть? — спросил Франсуа, — его мяса хватило бы на несколько недель.
— Есть мясо змеи, которая, может быть ядовита! — воскликнула мать.
— Боа, дорогие мои, не ядовит, — сказал я, — да если б он и был ядовит, то не было бы опасности употребить в пищу его мясо: для этого стоило бы только отрубить и бросить голову змеи, в которой находятся полые зубы и железки, содержащие яд. Дети засыпали меня вопросами, на которые мои познания из естественных наук позволили мне отвечать довольно определенно.
Эрнест, всегда любознательный и не упускавший случая научиться чему-либо, спросил меня, правда ли, что некоторые змеи любят музыку.
— Это совершенно справедливо, — ответил я, — и они даже до того впечатлительны к музыке, что пляшут под лад ей, поднимаясь на конце хвоста. Индийские фокусники, приучающие змей к подобным движениям, тем самым поражают удивлением малообразованных туземцев. Эти фокусники сохраняют свое искусство в глубокой тайне, потому что она-то и обеспечивает им успех в представлениях перед невеждами. Думают, что они употребляют особые усыпляющие травы, действию которых змеи не могут сопротивляться; кроме того, утверждают, что до приручения змей они вырывают им ядоносные зубы.
— Как же они решаются вырывать их и как делают они эту операцию? спросил Жак. — Я не хотел бы делать ее.
— Операция производится очень просто, — ответил я. — Когда змея приближается с враждебным намерением, ей подставляют лоскут полотна; она бросается на лоскут и вонзает в него зубы; тогда лоскут быстро вырывают из пасти змеи; зубы отламываются, и на более или менее продолжительное время животное лишено возможности кусать и вредить.
— Но, — возразил Эрнест, высказывая мысль, которую до этого таил про себя, — заклинатели змей, может быть, заколдовывают их?
— Я уже ответил на этот вопрос, друг мой, и думал, что достаточно пояснил тебе таинственное искусство заговаривать змей. Твое упорство видеть в нем что-либо сверхъестественное похоже на склонность невежественной толпы верить в чудесное лишь потому, что оно занимает ее более истины.
— Я не спорю, — снова возразил наш ученый, — но помню очень хорошо вычитанное где-то, что гремучие змеи обладают способностью покорять свою добычу одной силой своего неподвижного взгляда.
— Признавать это — значит принимать следствие за причину. Что кажется чарующим влиянием змеи — есть не что иное, как ужас избранной ею жертвы. Страх приковывает жертву к месту; она не может двигаться следовательно и бежать, и враг ее пользуется этим. Примером тому может служить наш осел. Может быть, впрочем, гремучие змеи издают на близком расстоянии одуряющий запах, который охватывает жертву. Но что допустимо относительно животных, должно быть, как нелепость, отвергнуто относительно человека, который никогда не поддавался ни запаху, ни взгляду гремучей змеи.