Нож великого летчика

Биргер Алексей Борисович

– Кода Сент-Экзюпери был корреспондентом в нашей стране, - взялся объяснять я.
– И подарил этот нож одной француженке, которая, вообще-то, советская гражданка чуть не с семнадцатого года, потому что решила остаться здесь.

Хоть объяснение и получилось несколько путаным, но майор все понял.

– Ладно, едем к этой француженке, - сказал он.
– Только по пути в местное отделение милиции завернем, выясним, шпана вы или нет.

И мы покатили по улицам Москвы. Майор молчал, а мы не решались при нем разговаривать, хотя нас и мучили загадки, на которые мы не находили ответа и которые очень

хорошо было бы обсудить. Например, кто такой Пучеглазый, если он так по-хозяйски держался в милиции и плел самое наглое вранье, считая, что все должны ему верить на слово? И почему майор явно недолюбливал Пучеглазого, при том. что не хотел напрямую высказывать свою неприязнь? И что это за справка, за которой мы едем? То, что майор повез нас, чтобы переговорить с кем надо, и чтобы со справкой не было никаких проблем, понимали даже мы.

Мы свернули на Садовое, потом на Ульяновскую, и через Золоторожский Вал покатили к Госпитальному. Но до дома Мадлены Людвиговны мы не доехали. Майор свернул куда-то вбок, и мы оказались у местного отделения милиции.

– Подождите меня здесь, пацаны, - сказал он.
– И не шалите в машине.

Едва майор исчез в дверях отделения милиции, как мы заговорили наперебой.

– Этот Пучеглазый... он ведь не просто так!
– выпалил Юрка.

– Он стукач!
– заявил Димка.
– Он стучит в КГБ обо всем, что происходит на толкучке, и за это ему позволяют вертеть свои дела!

Как видите, мы умели разбираться в той жизни и "считывать ситуацию", несмотря на наш малый возраст.

– Главное, что майор за нас - стукачей никто не любит!..
– сказал я.

– Слушай, ну, ты меня убил!
– сказал Юрка.
– Ты молодчина! Как ты стоял за Седого, когда, это, свои показания давал - я бы на твоем месте умер со страху!

– Да, Ленька молодец!
– подхватил Димка.
– Даже у Пучеглазого челюсть отвалилась!

– Ну, и что теперь будет?
– спросил Юрка.

– Умоют Пучеглазого!
– сказал Димка.
– Если он действительно зарвался и хотел нож за валюту иностранцу продать - его КГБ в две секунды вздернет, само, у милиции забрав!

– Но это ещё надо доказать...
– пробормотал Юрка.

– Чего доказывать?
– влез я.
– Раз Седой сказал, что это так - значит, это правда! Седой все четко видит, и зря болтать не станет!

– Ага!
– добавил Димка.
– Вон как Пучеглазый сразу заткнулся! А ведь как пыхтел, какую волну гнал! А тут чуть в штаны не наложил! Все точно, зарвался мужик! Что называется, жадность фраера сгубила!

Тут из отделения милиции появились наш майор и другой милиционер местный, как мы поняли. Они оба пытались сохранять серьезность, но при этом у них периодически прорывался смех.

– Здорово, пацаны!
– сказал местный милиционер, садясь в машину. Значит, это из-за вас такой шухер поднялся? Что ж, показывайте, куда ехать.

– Вон туда, - показали мы.
– Дом почти на середине улицы.

Майор тронул машину с места, а местный милиционер потер руки.

– "Вологда", говоришь? Натуральная?

– Натуральней не бывает, - усмехнулся майор.
– Подполковник, в отставке. Сейчас, понимаешь, по другому профилю старается.

– Вроде, полезные люди - вертухаи, - заметил местный милиционер.
– А все равно всегда приятно умыть, особенно тех, кто на своих стучит и своих подставляет.

Мы слушали, затаив дыхание. Нам ведь было известно, что "вологдой" называют на жаргоне лагерную охрану. А если Пучеглазый был подполковником значит, он мог целой тюрьмой или частью лагерной зоны заведовать! А теперь, значит, он доносит обо всем, что происходит на "черном рынке", и за это ему позволяют вертеть свои делишки. Судя по словам местного милиционера, Пучеглазый стучит не только на спекулянтов, но и на милицию, если она где-то чего-то недоглядела или где-то не доработала. Во всем мы разобраться не могли - за короткими репликами, которыми обменивались милиционеры, для нас вставал целый мир очень особых и очень сложных, очень взрослых отношений, своя система ценностей, которую мы, в силу недостатка жизненного опыта, не могли постигнуть до конца. Но нам было ясно, что Пучеглазый каким-то образом "достал" милицию, и что милиция стала теперь нашим союзником, чтобы отыграться на Пучеглазом за все.

Вот так мы подъехали к дому Мадлены Людвиговны и зарулили во двор, к самому подъезду.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

ПРИНЦ НА СВОБОДЕ

Надо сказать, что Мадлена Людвиговна и Шарлотта Евгеньевна перепугались чуть не до полусмерти, увидев нас в сопровождении милиции. Что до Гиза, то он сначала радостно запрыгал вокруг нас, потом увидел милиционеров, присел и стал очень внимательно разглядывать их форму, чуть склонив голову набок и поблескивая своими яркими глазами.

– Мон дью!..
– ахнула Мадлена Людвиговна.
– Что происходит?

– Вы только не волнуйтесь, - быстро заговорил я.
– Все в порядке, и нож мы скоро вернем. Там просто... В общем, надо, чтобы вы тоже были свидетельницами.

– Позвольте, я объясню, - сказал майор.
– Вы разрешите нам войти?

– Да, конечно!
– подруги одновременно посторонились и сделали приглашающие жесты, указывая в сторону гостиной.
– Простите, мы так растерялись, что держим вас на пороге.

– Так вот, - продолжил майор, когда все устроились в гостиной.
– Ваш нож - настоящая драгоценность, это мы поняли. Но вот какая проблема. Этот нож уже считается холодным оружием, запрещенным к хранению в домашних условиях, по его размерам и по прочим параметрам. Если только у вас нет охотничьего билета. Но, я так понимаю, вы в обществе охотником не состоите?

– Не состоим, - растеряно пробормотала Мадлена Людвиговна.

– Я так и думал, - улыбнулся майор.
– В общем, по правилам, мы должны были бы его конфисковать, составив акт об изъятии. Но нам этого делать не хочется. И выход есть.

– Да?..
– слабо вопросила Мадлена Людвиговна.

– Вы должны составить официальное заявление, что этот нож является музейной ценностью, что вы считаете себя его пожизненной владелицей, а потом завещаете его музею. Виктор Петрович, - майор указал на местного милиционера, - заверит ваше заявление, желательно, задним числом - сделаем вид, будто оно написано месяца три назад - и, мы надеемся, этого будет вполне достаточно.

– А какому музею я могу его оставить?
– Мадлена Людвиговна была совсем смущена.