Шрифт:
Уильям Ф. Нолан
НУ И ДЕНЕК!
Я сообразил, что денек предстоит тяжелый, в тот самый миг, когда желто-голубая бабочка запела "Si mi chiamano, Mimi" - мою любимую арию из "La Boheme". Я как раз полол в саду сорняки, когда это бумажное чешуекрылое пролетело мимо, безукоризненно жужжа мелодию.
Я вскочил отшвырнул садовый инструмент и пошел в дом .одеваться. Повидать психоаналитика следовало немедленно. Позабыв трость и гетры, я нахлобучил старую фетровую шляпу и прямиком двинул к доктору Миловичу, жившему
По дороге со мной случилось несколько неприятных происшествий. Во-первых, здоровенный полосатый котище выскочил из переулка в ту самую секунду, когда я выходил из автобуса. Кот трусил на задних лапах а в передних держал сверток пушистых ярко-розовых одеял. Мне он показался совершенно ненормальным.
– Расступись!-орал кот.-Ребенок! Я с ребенком! Назад! Дорогу ребенку!
Затем он исчез, с кошачьим проворством перебежав улицу и скрывшись в людском потоке. С упоением вдохнув насыщенный густым смогом воздух, я еще быстрее зашагал к Миловичу.
Когда я проходил мимо хорошо знакомого мне жилого многоквартирного дома, окно на третьем этаже открылось и Уолли Джинкс, высунув голову, окликнул меня: "Эй!-завопил он,-заходи! Тяпнем по маленькой!" Я приложил руку козырьком к глазам, чтобы рассмотреть его получше.
– Эхой, Джинкс!
– проревел я в ответ, и мы глупо улыбнулись друг другу.- Бегу к Миловичу!
– По предварительной записи?
– спросил он.
– Нет!
– откликнулся я.
– Тогда спешить некуда! Поднимайся сюда, старина, а то я тебя ни в жизнь не прощу.
Я вздохнул и пошел в дом Джинкс жил на третьем этаже, и я решил не связываться с лифтом. В нем всегда рискуешь застрять. Дойдя до второго этажа, я, повинуясь непреодолимому импульсу, нагнулся и приложил ухо к стене почти на уровне площадки лестницы.
– Мышки, мышки! Где вы, где вы?-позвал я.
На что тысяча тоненьких музыкальных диснеевских голосков ответили:
– А мы-вот они!
Я пожал плечами, поправил шляпу и полез дальше. Джинкс с бокалом сухого мартини встретил меня на пороге.
– Спасибо,-сказал я, отпивая глоток. Мартини был как всегда великолепен. Старик Уолли мастак по части мартини.
– Как делишки?-спросил он, расплываясь в радостной улыбке.
– Хреновато,- ответил я.- Рассказать?
– Еще бы! Выкладывай!
Мы сели, любуясь друг другом через всю шикарно обставленную комнату. Я хватил еще мартини и поведал Уолли обо всем.
– Сегодня утром, примерно минут сорок назад, я услышал как бабочка распевала Пуччини. После этого мне попался кот, который тащил нечто, показавшееся мне живым ребенком...
– Человечьим?
– Не знаю. Мог быть и кошачьим.
– А кто чего-нибудь говорил?
– Орал, чтобы дали дорогу и расступились.
– Давай дальше.
– Затем, когда я поднимался к тебе, у меня произошел краткий обмен мнениями минимум с тысячью мышей...
– Небось за стеной сидели?
– А то где же?!
– Допивай,-сказал Джинкс, приканчивая бокал.
Я так и сделал.
– Еще порцию?
– спросил он.
– Нет. Время топать. Надо мозги прочистить.
– На твоем месте я бы не волновался,-сказал он мне.- Поющие насекомые, говорящие хищники, болтливые мыши - все это, конечно, неприятно. Но ... бывают вещи в этом мире и поудивительней.
Я взглянул на него. И понял, что он прав, ибо старина Джинкс стал коричневым верблюдом с обвислой кожей и двумя горбами, покрытыми пятнами и потертыми на макушках. Я с трудом проглотил слюну.
– Понятно,- сказал я.
Уолли осклабился. Осклабился, вернее сказать, верблюд.
И это было страшноватое зрелище. Длинные, желтые, ломаные зубы торчали в его черных деснах. Я нервно помахал ему рукой и шагнул к двери. Взгляд через плечо подтвердил тот факт, что он продолжает улыбаться, глядя большими, влажными, красными от вечного созерцания пустыни, глазами.
Оказавшись на улице, я почти помчался, торопясь добраться до Миловича и вручить ему отчет о сегодняшних событиях. Идти оставалось только полквартала.
И тут меня остановил полисмен. Он истекал потом под тесным мундиром, а лицо у него было черное от ненависти.
– Думал словчить, Мордастый,- прошипел он голосом, исполненным злобы.-Хотел натянуть нос закону?
– Лейтенант, я...
– А ну, пройдем, Мордастый! Для таких, как ты, у нас есть специальные клетки.- Он уже собирался защелкнуть у меня на запястьях пару блестящих наручников, когда я дал ему коленом в весьма чувствительное место, успев еще врезать как следует в челюсть, пока он падал на мостовую. Затем выхватил у него пистолет.
– Эй!-заорал я, обращаясь к прохожим.-Этот тип-самозванец! Он ухайдакал полисмена ради этой пушки. Мерзавец худшего пошиба! Список преступлений длиной в милю! Шантажи, изнасилования, подлоги, кражи автомобилей, детокрадство, избиение женщин и тому подобное! Назовите любое преступление и вы попадете в самую точку!
Я сунул пистолет какой-то дрожащей женщине с испуганными глазами.
– Покрепче держите, леди. Если он шевельнется, стреляйте без предупреждения.
Женщина взяла оглушенного полицейского, который еще только учился дышать, на мушку. Тот сделал попытку приподняться.
– О-о-о-о!-завопил я.-Он хватается за нож! Стреляйте! Да стреляйте же!!!
Дрожащая женщина зажмурилась и нажала гашетку. Полицейский рухнул лицом на мостовую. Мертвяк до мозга костей.
– Да простит вас Бог!
– простонал я, пятясь назад.- Вы убили слугу Закона, хранителя общественной морали... Бог вам судья!
Женщина вспорхнула. Она обернулась толстозобым пеликаном. А полисмен стал жирным тюленем с ластами. Дохлым тюленем, разумеется.
В несколько угнетенном состоянии духа я ввалился в приемную доктора Миловича и сказал секретарше, что мое дело абсолютно не терпит отлагательства.