Нуб детектед

Летопись Кезона. Возвращение

Горизонт стремительно наливался свинцом и темнел. Волны уже не просто перехлестывали через борт ненадежного суденышка, а норовили опрокинуть, перевернуть его. Язык горел от морской воды, горели раны, порезы, и даже кишки горели неистовым пламенем богини Весты. Кезон нерешительно подергал шерстяной пояс, служивший ему веревкой. Проверил узлы, развязал, затянул потуже. Центральные звенья плота держались крепко, остальные ходили ходуном. Он снял со своих плеч накидку, еще хранившую остатки пурпура. Помогая себе зубами, стал рвать ее на длинные полосы и обвязывать ими доски и бревна. Один раз его руку

зажало под водой между звеньями. Кезон зарычал от боли. Сдирая кожу, вырвал из тисков кисть руки, мрачно посмотрел на раздавленную подушку пальца и выдранный с мясом ноготь. Попытался сглотнуть комок тягучей слюны. Пересохшее нутро ответило спазмом, сотрясшим в конвульсиях тело. Кезон упрямо, до крови, закусил губу и с пришедшей отрезвляющей болью опять принялся за работу. Из последней ленты он сделал петлю. Один конец накинул на самое толстое бревно, второй намотал вокруг неповрежденной руки. Обвязаться и прикрепить свое тело к плоту? Он решительно отмел эту мысль. В свирепой ярости надвигающегося шторма верх и низ плота будут меняться с каждой новой волной. Лишить себя подвижности — значит приговорить к мучительной гибели.

Он закончил крепить плот и в тоскливом безысходном ужасе обратил свой взор к небесам. Сколько уже несет его попутное течение? Сколько еще длинных, мучительных, наполненных отчаянием сотен стадий до спасительного Баркида? А впереди буря, неистовая буря. Кезон прижался щекой к холодному черному дереву, скользкому от морской воды, и с зубовным скрежетом замычал. Резкий порыв ветра унес его хриплый стон куда-то в безоглядную пустоту океана. И не верилось уже, что не более двух страж прошло со дня, когда он в белоснежной тоге с пурпурным омофором на могучих плечах стоял на носу флагманской либурны и со снисходительностью уверенного в мощи своего флота победителя взирал на приближающийся вражеский берег. Герой, объект почти мистического поклонения, пожираемый сотнями восторженных глаз. Теперь же он, полководец без армии, владыка без державы, почти полубог без фанатичных сторонников — всего лишь щепка на бескрайних морских просторах, одинокий скиталец, гонимый штормовым ветром судьбы. И, как горизонт, темно и непроглядно его будущее.

Кезон поднял тяжелую голову и сквозь мутную пелену надвигающегося безумия вновь поглядел ввысь. Оставалась надежда, что растворятся небеса, и на его грешную голову низвергнется дождь. Вода, спасительная пресная вода умягчит его раздираемое солью горло и даст новые силы бороться. И действительно, вскоре за первыми робкими каплями целые потоки холодного ливня хлынули на разбушевавшееся море. Прилипнув всем телом к плоту, обжав его ногами, не обращая внимания на свирепые барашки волн, Кезон запрокинул голову и пил, пил драгоценную влагу. Он оторвал клочок от своей тоги, подождал, пока тот намокнет, и выжал в рот тонкую струйку. Колики по-прежнему крутили внутренности тугими кольцами боли, но утоление жажды прояснило рассудок. А ветер все крепчал. Гребнистые предвестники бури еще круче нависали над ним и били Кезона своей упругой несокрушимой мощью. Несколько раз скорлупку плота переворачивало, но он, ломая ногти, отчаянно взбирался наверх, воюя за возможность дышать и не дожидаясь момента, когда следующая волна обрушит на него свою ярость. В темно-серых клубах сомкнувшихся над его головой туч ему грезились исполинские длани богов, грозившие и порицавшие.

— Владыка моря, Посейдон, за что ты караешь меня? — выкрикнул Кезон во тьму океана, но лишь новый резкий порыв ветра был ему ответом.

Штормовые валы бросали его лицом на бревна, но он больше не чувствовал вкуса крови на своих губах. Исчезли мужество и страх, безысходность и решимость, осталась лишь тупая звериная борьба со стихией. Исчез человек, осталось лишь захлебывающееся водой живое существо, жаждущее хотя бы еще на один глоток воздуха продлить свое земное существование.

Он встретил утро без сил и почти без сознания. Его измученное тело было распластано, на двух уцелевших от плота обломках мачт. Но солнце нагрело его посеревшую от холода кожу. Кезон разлепил глаза, поднял к солнцу запекшееся единым синяком лицо и улыбнулся разбитым ртом. Он увидел чайку, подругу всех мореходов, первой приносящую им пронзительным криком радостную новость о близости твердой земли. Собрав остатки воли, оседлал остатки плота и принялся разгребать руками бирюзовую воду, помогая течению, которое огибало остров с юга, совсем близко подходя к прибрежным рифам. Близость спасения вернула ему силы.

Через какое-то время ему уже стало казаться, что он различает облака над центральной, самой высокой вершиной Баркида, где приказал своим слугам воздвигнуть храм богини Ювенты. Кезон удвоил усилия, неистово заработал руками и ногами. Стайки разноцветных рыбок кружились вокруг его ладоней. Мимо проплыл спутанный грязно-зеленый клубок водорослей. Вдруг его лицо исказила гримаса боли, а из горла вырвался хриплый крик. Белоперая акула, коварная рифовая жительница, подстерегающая неосторожных рыбаков и ловцов жемчуга, ловко подкралась к нему сзади и как бритвой срезала кусок мяса со свисающей с бревна беззащитной стопы. Кезон выдернул из воды поврежденную ногу. Хищница сделала широкий круг, вновь готовясь к атаке. Ее поджарое тело распороло гладь моря в двух версусах [1] от плота, когда Кезон в попытке спастись вытянул вдоль бревен руки и скорчился на поверхности. В локте от его лица в дерево вонзились острые зубы. Человек с размаху хватил кулаком ненавистную тварь по тупому рылу, на миг встретившись взглядом с ее выражающими только голод глянцевыми глазами. Акула нехотя

отвалила в сторону и исчезла в глубине. Из одежды на нем оставалась лишь тонкая шелковая тога, плотную накидку он пустил на веревки. Кезон оторвал от тоги кусок ткани и торопливо принялся перематывать зияющую рану. Он страшился соскользнуть с останков плота в такую гибельную теперь синеву. В голове опять помутилось, человек со страхом чувствовал приближение беспамятства. Как нелепо погибнуть, когда спасение уже так близко. Перевязав ногу, вновь стал рвать свою одежду, стараясь, чтобы полосы ткани были как можно длиннее, а короткие — срастил между собой. Обмотав несколько раз веревку вокруг своего тела и бревен, Кезон прильнул к шершавому от испарившейся соли дереву, безучастно наблюдая, как из-под неуклюжей повязки скатываются в океан рубиновые капли. Сама жизнь сейчас вытекала из него, не оставляя шансов уцелеть. Как будут нужны ему эти силы, когда придется бороться с течением и преодолевать полосу рифов вплавь! Кезон закрыл глаза.

Они входили в бухту Нефритового рога широким вогнутым полумесяцем. Багряные паруса рдели на попутном ветру, предрекая жителям Запретного города боль и страдание. Стремительные монеры, легкие либурны, груженные десантом квинкверемы и даже несколько осадных левиафанов-эннер. Могучий, доселе непобедимый флот грозного Баркида явил ужасающую силу цветущему побережью, еще не ведающему своей судьбы, которая, казалось, уже предрешена. Кезон стоял впереди, на корвусе [2] своей «Афины». Его взгляд настойчиво буравил берег, но не находил примет военных приготовлений, и черные совы на парусах взирали на Запретный город вместе с ним. Его окружали верные соратники. На палубе в боевом порядке замер первый манипул Парфянского легиона с золотой аквилой [3] по центру в руках огромного темнокожего аклифера. Седой легат Август Фортунат с лицом, на котором проложили глубокие борозды годы и вражеские клинки, справа от Кезона сжимал рукоять своего гладиуса. [4] Ничто не предвещало грядущей беды. Лишь префект лагеря Сервий Коракс, нервно качая головой, промолвил сквозь свист ветра:

— Слишком тихо, правитель. Слишком тихо.

— Нас просто не ждали, Сервий, — удовлетворенно обронил Кезон.

— Они не могут быть настолько беспечными, государь. Я отказываюсь в это верить. Тут что-то не так. Остерегайся, повелитель.

И, как будто отвечая карканью этого умудренного жизнью ворона, сзади послышался отчаянный вопль:

— Брандеры на восемь часов!

Россыпь мелких, похожих на рыбацкие лодки пузатых суденышек вынырнула из-за рогов бухты и начала стремительно надвигаться на эскадру, словно подгоняемая самим богом смерти Оркусом.

Кезон переглянулся с префектом и, потратив лишь секунду на размышление, скомандовал:

— Поднять сигналы: «С противником не сближаться! Следовать за мной!» Удвоить счет гребцам!

Сзади дробно загрохотали «тамбуры милитаре», задавая новый ритм работы рабам на веслах. «Афина» дрогнула, убыстряя ход. Остальной флот следовал за своим флагманом.

Впереди море словно исторгло самое себя. От берега поднялась невиданная волна, а за волной со скрипом воздвиглась из пучины деревянная стена, усаженная острыми выступами, преграждая путь кораблям.

— Весла в воду! Анкера — за борт! — выкрикнул Кезон.

Скользнули вниз паруса, гребцы, разрывая жилы, уперлись в весла, но было уже поздно. Страшен оказался первый удар, перемалывающий носы и резные фигуры — символы и эмблемы кораблей, с такой любовью выточенные плотниками Баркида. И еще страшнее оказались камни и ядра, с воем вылетевшие из-за еще недавно безмятежных стен Запретного города. Сзади подошедшие брандеры уже оплетали черными змеями канатов баркидские корабли. В последние секунды в сапфировую воду с них срывались одна-две фигурки, и мелкие суденышки вмиг превращались в огнедышащие жерла вулканов. Корабли пылали и сгорали, по палубам метались обезумевшие люди, объятые пламенем, а надо всем этим летели смертельные, окованные железом зерна, запущенные из гигантских катапульт. Часть эскадры с трудом сумела оторваться от исполинской деревянной заградительной гребенки и, лавируя между факелами подожженных судов, попыталась уйти. Не удалось. В двух милях от берега их беспорядочный отступающий строй настигли кракены. Огромные поднявшиеся из океанских глубин осьминоги ломали липкими щупальцами борта, острыми клювами, словно тонкий папирус, пробивали деревянные днища.