Нулевой круг
Шрифт:
Я почувствовал, как у меня похолодели ноги. Витя верно сказал: люди здесь стрёмные… Зачем они ведут эти бессмысленные разговоры? Они считают себя мёртвыми? Или они в самом деле мёртвые?.. Я слушал и трясся от ужаса.
– А ты сам когда умер? – спрашивал гость.
– Давно, – отвечал хозяин. – Уже года три прошло.
– Ты хорошо сохранился!
Наверху шла какая-то возня, и звучала долгая история, которую было невозможно осмыслить:
– Куда деваться… Смирился, освоился, бальзамирую себя… Вы не бойтесь. Мне тоже было страшно. Я ещё помню день, когда у меня остановилось сердце. Я лежал на полу в своей комнате – не живой и не до конца мёртвый. Видел и слышал… Я не хотел рассказывать семье, что со мной стало, но они сами заметили через несколько дней. У меня начали отваливаться ногти, выпадали зубы и волосы. От меня несло мертвечиной. Мои родные позвали доктора, а он меня осмотрел и сказал: «Так вы же… мёртвый!». Именно им я и был, поэтому меня отправили в морг, накрыли
Хозяин квартиры закончил свой рассказ. И вдруг женский голос спросил его:
– Но куда мы пойдём? Может, мы останемся у тебя?
– У меня?.. – удивлённо воскликнул тот.
– Ты сказал, что семья от тебя отказалась. Нам тоже будут не рады. Можно мы останемся? – упрашивала женщина.
– Квартира мертвецов? Интересно ты придумала! – теперь голос хозяина звучал задумчиво.
– А что? Надо держаться друг за друга, – вмешался второй гость.
Напуганный услышанным, я не спал до утра. В ту ночь никто не вышел из квартиры сверху – дверь больше не открывалась и не хлопала.
***
Мне стало страшно ходить по нашему коридору и по улице. Раньше я не обращал внимания на окружающих, а теперь смотрел на каждого встречного. Многие избегали моего взгляда, отворачивались и обходили стороной. Другие воспринимали моё внимание как угрозу и смотрели в ответ с агрессией. И как я раньше не замечал, что в нашем доме и двух соседних нет нормальных лиц. Все какие-то перекошенные и уродливые.
Теперь я сам начал включать музыку каждый день, лишь бы не слышать, что говорят за стенами. Но голоса продолжали звучать, а я уже не мог удержаться от любопытства, хоть и боялся до дрожи в коленях.
Как-то вечером сделал музыку потише, снизу кто-то разговаривал. Я опять взял кружку и прильнул к полу, оттуда слышался пьяный гомон.
– …ничего я ей не делал! – отчаянно вскрикнул какой-то мужик. – Она сбежала, потому что не хотела растить уродку. А разве я виноват, что у нас такая дочка?
– Не виноват, конечно!.. – ответил другой, язык у него заплетался. – Тебе наливать?
– Не надо. Мне хватит, – успокоившись, сказал первый. Его голос звучал вполне трезво.
Собутыльник плеснул себе чего-то. Жидкость забулькала, горлышко бутылки звонко ударилось о стакан.
– А ты почему стал таким? – спрашивал пьяный голос. – Кто на тебе живого места не оставил?
– Это я сам! – ответил трезвый мужчина.
– Зачем же?!
– Я же тебе рассказываю: дочка у меня… Она была хорошая, умная, до пятнадцати лет, а потом что-то с ней стало… Она то вскрикивала, как обезьяна, то рычала, как собака. И так исхудала, что не могла ходить. Всё потому, что ничего не ела.
Пьяный мужик сочувствовал своему другу:
– А жена всё на тебя сбросила и сбежала? Во даёт баба…
– Да! – ответил трезвый. – Я не знал, что с этим делать. Чем кормить свою безумицу. Одно сварю, другое пожарю – дочка что-то съест, а что-то выплюнет. Я каждый день перебирал блюда, не знал, что ещё придумать. Боялся, что она умрёт от голода. Так мне было тяжело: всё в чёрном цвете… А однажды резал мясо и не заметил, как отхватил себе половину мизинца. Замотал руку, а свой палец бросил на сковородку вместе с другими кусками. Сам не знал, что творю… Подал дочке обед, а она вынула из тарелки мой палец, жадно съела его и обглодала косточку. Давно я не видел в ней такого аппетита! Другое мясо она и не тронула… Но я так обрадовался, что наконец угодил дочке с едой, что отрезал кусок от своего бедра. Поджарил, подал ей – съела!
От услышанного у меня волосы взмокли на висках. И не одного меня напугал этот рассказ. Голос пьяного переменился, теперь в нём не было сочувствия:
– Ты отрезал от себя куски, чтобы её кормить? Ну ты псих!
– А что мне было делать, если она ничего не ела? – оправдывался трезвый.
Пьяный так и закричал:
– Да ты посмотри на себя! Оставил себе по два пальца. Не руки, а клешни. Только и можешь рюмку держать. Ни носа, ни ушей. Всё с себя срезал!
– Да! – без сожаления ответил второй. – Я отдал дочке всё своё мясо. А она ела и говорила: «Папа, ты у меня вкусный! Жалко, что тебя так мало!». Догадалась всё-таки, чьё это мясо.
– А я думал, ты ветеран или на заводе пострадал, а ты какой-то ненормальный, – разочаровано сказал пьяный, ему было всё труднее владеть языком. – Вот до чего меня жизнь довела: пью со всякими уродами. И пойло твоё – бурда какая-то. Ноги от него отнимаются… Как же я это… как же я домой пойду? Ты мне там ничего не подсыпал? Ноги не…
Слова пьяного внезапно оборвались, и я услышал, как грохнулось что-то тяжёлое. На минуту стало тихо, а потом раздался шорох, будто кого-то тащат по полу. Я тихо полз из кухни, следуя за звуком.
И снова прозвучал голос трезвого, он был запыхавшийся и обессиленный:
– Доченька, ты спишь уже?
Я ужаснулся от того, что представил, встал и снова включил музыку громче.
***
Теперь было понятно, почему Витя собрался и сбежал за один день. Мог бы меня предупредить об этом, а не оставлять одного! Я и сам решил съехать как можно быстрее, но сначала хотел найти новое жильё. Находиться в этой квартире стало невыносимо. Приходилось постоянно включать музыку на фоне. Одновременно с этим я боролся с желанием подслушать кого-нибудь из соседей. Осталась одна стенка, за которой вечно звучали шорохи и топот нескольких ног.
Мне хотелось узнать, что там происходит. Я вооружился кружкой, как слуховым рожком, и едва приложился к той стене, чей-то голос заговорил. Он был тихий, как шёпот, стрекочущий и шипящий, будто механический.
Я никогда не слышал подобных звуков.
– Хочу тебе признаться: это не моя квартира, – говорил он кому-то. – И она мне досталась от человека, которому я никто… Хотя я здесь вывелся, как десятки поколений других крохотных жизней. Мы с хозяином квартиры всегда жили вместе, пусть он и не знал об этом. Я был слишком мал, чтобы он заметил меня. Этот человек был старым, носил очки с толстыми стёклами и всегда смотрел только себе под ноги. Но я всё равно прятался от него, как и другие мои сородичи. Старый мужчина входил на кухню, включал свет, и я тут же убегал по стене за холодильник или влезал на шкафчик с посудой. Верхние полки были моим любимым местом. Там всегда тепло и спокойно. Старик никогда не заглядывал наверх. Правда, однажды он прищемил мне заднюю лапу дверцей и оторвал её. Так я и бегал на пяти конечностях, пока у меня не выросла новая во время очередной линьки… В начале своей жизни я сбрасывал панцири одинаково с моими сородичами, но потом со мной стало происходить что-то странное. Я должен был прожить не дольше полугода, как положено моему виду, но нет… Я продолжал жить и расти. Моё тело достигло размеров чашки. Я с трудом держался на стене и уже не мог заползать за холодильник – мне не хватало места. Мои лапы стали мощные, а шаги рокотом разносились по кухне. У меня отросли лёгкие, глаза стали зорче. Я начал запоминать человеческую речь, которую каждый день слышал из радио. Мне требовалось больше еды. Я так голодал, что начал есть сухие трупики своих маленьких сородичей, но живых никогда не трогал. Я продолжал расти и был уже размером не с чашку, а с кастрюлю. Тогда-то старый хозяин квартиры заметил меня. Он так испугался, увидев на своей кухне что-то большое и рыжее… Я стоял перед ним на задних лапах. Они стали мощные как ноги! Старик кормил меня, но не из сочувствия к моему голоду, а из-за страха. Он бросал мне пищу на пол. Я ел всё подряд: картофельные очистки, сухой хлеб с плесенью и пил прокисшее молоко. С каждым днём я увеличивался в размерах. Мои лапы стали толщиной с человеческие конечности, а тело так удлинилось, что теперь я смотрел на старого хозяина квартиры сверху. Я стал высоким, как человек. И голова тоже стала похожа на человеческую: мои круглые чёрные глаза сместились вперёд, у меня появились ноздри, губы и язык. Я мог повторять слова, которые запомнил, и пугался от звука собственного голоса. Лапы снова изменились: я начал ходить на четырёх, как на ногах, а две верхние использую как руки. Они стали удобными для хватания… Я не желал никакого зла старому хозяину, а был благодарен ему за любую еду и кров. Но он не вынес нашего сожительства. Старик выходил во двор в домашних кальсонах и в тапках и кричал всем вокруг: «В моём доме гигантский таракан! Зайдите и увидите его! Он ходит по моей кухне!». Я боялся, что однажды он приведёт кого-то в квартиру и со мной сделают ужасное. Но старика никто не послушал. Однажды он просто ушёл и больше не вернулся. Я не знаю, что с ним случилось. Его могли забрать в дом для душевнобольных. Или старик так меня боялся, что решил жить на улице… А может, он давно умер? Я не знаю. Но мне так жаль! Теперь я живу в этой квартире совсем один и выхожу на улицу только по ночам – роюсь в мусорных баках, чтобы добыть себе еды… Мне не место среди людей, и я слишком велик для букашек. Я не человек, но уже и не таракан. От насекомого у меня остался лишь облик и чувствительный слух. Он почти как зрение… Улавливая звуки своими усами, я вижу всё, что происходит в этом доме. И тебя я вижу! Ты стоишь у стены и слушаешь меня через кружку… Кому бы я ещё смог рассказать свою историю? Спасибо, что слушаешь меня. Я благодарен. Ты сейчас мой единственный друг! Скажи… как твоё имя?