Нулевой потенциал
Шрифт:
— Я считаю, если на то пошло, что рано или поздно он станет известен. Теперь это уже будет скоро, так как мы знаем, что полет возможен. И я считаю, что если кому и знать этот секрет, так только нам. Точка.
— Сатирус, вы умеете говорить, — сказал мистер Армстронг. — Вас с вашей информацией мы не можем отпустить или даже посадить в клетку, пока не будем уверены, что вы решили сотрудничать с нами. Когда дело доходит до сторожа при животных, обеспечение безопасности становится ненадежным и даже невозможным.
— А мой космический корабль вы изучили хорошо? — спросил Пан. —
Мистер Армстронг не сводил с Пана глаз. Адмирал и тот, третий, чистивший трубку, подняли головы.
— Вы узнаете, что закон Менделеева подтверждается новым способом, — продолжал Пан. — Каждый из металлов прибавил в атомном весе и передвинулся на одну клетку периодической таблицы. Алхимия, джентльмены, алхимия.
Непопулярный во флоте адмирал нахмурился.
— На всякий случай проверьте, Армстронг, — сказал он.
Мистер Армстронг выдвинул ящик стола, достал из него микрофон и поднес к углу рта. Видно было, что он что-то говорит, но в комнате не было слышно ни звука. Затем он отложил микрофон.
— Кажется, я понимаю, в чем дело, но все-таки пусть кто-нибудь объяснит, — сказал он.
Человек с усами объяснил:
— Запускаете груз железа, получаете обратно груз золота.
— Я пробыл в космосе довольно долго, — сказал Пан. — Мне надо было чем-то заняться. Невесомость и безделье для шимпанзе, попавшего в космос, несовместимы. Однако я не ожидал, что регрессирую, или деэволюционирую, или деградирую. В противном случае я бы оставил свои проклятые шалости.
— Вы не очень-то нас порадовали, — сказал мистер Армстронг.
— Да, невесело, — согласился адмирал. — Если это станет известно всем, золото вообще ничего не будет стоить.
Пан Сатирус сел на пол и начал чиститься.
— Я хочу есть, — сказал он.
— Очень жаль, — молвил Армстронг. На лице его появилась ухмылка.
Доктор Бедоян сделал шаг вперед.
— И думать не думайте делать то, что задумали! Я имел дело с шимпанзе, а также с другими приматами очень долго. В определенном возрасте от такого обращения они становятся только еще более непокорными. Даже могут покончить с собой.
— Молодой человек, — сказал усатый, — а на чьей стороне вы, между прочим?
— О, я вполне лоялен. Но Пан Сатирус — мой пациент. И я не думаю, чтобы кто-нибудь из вас был специалистом по приматам.
— А вы специалист?
— Мистер Армстронг, если я не специалист, правительственное жалованье, которое платили мне годами, выброшено на ветер. Поверьте мне, в жизни шимпанзе наступает момент, когда он поднимает бунт. И Пан Сатирус весьма близок к этому.
— Значит, вы предлагаете… ликвидировать… Хриплый рев Гориллы Бейтса заполнил комнату:
— Это убийство!
— Отставить, мичман, — строго сказал адмирал. — Ликвидация животного, являющегося казенным имуществом, — это вряд ли убийство.
Но старый мичман стоял на своем:
— Пан никакое не животное. Счастливчик Бронстейн поддержал мичмана.
— Я не специалист в морской юриспруденции, но, по мне, застрелить говорящего шимпанзе — дело нешуточное. Потом целый год с губы не выйдешь, пока адвокаты будут решать, убийство это или нет. Пан — это человек.
Пан Сатирус вытянулся во весь свой полутораметровый рост.
— Я не человек, — сказал он.
На тайное судилище легла тишина.
Глава восьмая
Ни один компетентный ученый не думает, что человек произошел от какой-либо из существующих человекообразных обезьян.
Я летел в Нью-Йорк, и на душе было тревожно. Этому Игги Наполи, моему помощнику, пальца в рот не клади. Теперь у него был мой автобус с оборудованием и мой микрофон, и он мог выступить самостоятельно, если бы в мое отсутствие во Флориде случилось какое-нибудь событие. И конечно, все запомнили бы человека с таким именем и фамилией — Игнац Наполи. Я потратил десять лет, чтобы заставить публику помнить Билли Данхэма, но Игги мог сделать это за два интервью, если бы провел их успешно.
Итак, я отправился в правление компании с докладом, а на душе у меня кошки скребли.
Моя передача о шимпонавте нашумела, спору нет, — это была сенсация в старомодном духе, но беседу вел не я — ее вел Пан Сатирус. А в нашем деле так: стоит споткнуться, как кто-нибудь отхватит тебе обе ноги напрочь да еще пришлет букет роз, выражая сожаление по поводу твоего нездоровья.
В аэропорту я взял такси. Не в том я был настроении, чтобы ехать со всякой швалью в рейсовом автобусе. Мы выскочили из туннеля, и я увидел, что Нью-Йорк совсем не изменился — все куда-то спешили, никому не было никакого дела до других… Старший лифтер в здании телевизионной компании помнил меня, и я почувствовал себя немного лучше. Эти ребята первыми пронюхивают, когда кому-нибудь дают пинка в зад.
— Поднимите мистера Данхэма наверх, — сказал он, и мой дух поднялся сам, без помощи механических приспособлений. — На тридцать второй, мистер Данхэм?
— На тридцать второй, — сказал я и сунул ему пять долларов. Он сказал, что рад моему возвращению.
Пинка сегодня не будет.
Порядок. Маленькая секретарша с красивыми бедрами, что сидит в приемной, показала мне в улыбке все тридцать два зуба и, наклонившись, — ущелье между двумя холмами. Всегда можно определить, как высоко стоят твои акции в компании, по тому, как глубоко тебе дадут заглянуть за корсаж. Ловко у нее это получается — она, должно быть, практикуется все ночи напролет; не знаю уж, когда она спит, зато обычно знаю с кем…
Раз-два, и я уже сижу с двумя вице-президентами и директором компании. Появляется бутылка, и родной дом встречает нашего славного мальчика Билли, который вернулся с войны цел и невредим.
Пинка сегодня не будет. Может быть, завтра или послезавтра, но не сегодня.
Райкер, директор, вел совещание.
— Билл, я полагаю, вы знаете, почему мы вас вызвали, — сказал он.
Что уж он там понял из моей улыбки, это его дело. Я поднес стакан ко рту, и льдинка звякнула о мои зубы.