Нулевой потенциал
Шрифт:
— А может, это все-таки летающие блюдца, — сказал Питер. — Они летали над нами много лет и изучали нас.
«Сколько же потребовалось лет, — подумал он, — чтобы изучить человечество? Ведь им пришлось начинать с азов: человечество было для них сложной, незнакомой расой, они шли ощупью, изучая сперва отдельные факты.
И они, наверно, ошибались. Иногда их выводы были неверны, и это тормозило работу».
— Не знаю, — сказал Питер. — Для меня это совершенно непостижимо.
Они шли по блестящей, мерцающей при свете звезд металлической дороге, а здание все росло, это был уже не туманный
И, даже стоя поблизости от здания, нельзя было увидеть бомбу: она болталась где-то в воздухе на слишком большой высоте.
Но зато видны были маленькие квадратики, нарезанные дорогами, а в них смертоносные игрушки неистовой расы, теперь брошенные, ненужные куски металла причудливой формы.
Перед самым рассветом Питер и Мери подошли наконец к громадной лестнице, которая вела к главному входу. Ступая по гладкой, выложенной камнем площадке перед лестницей, они как-то особенно остро ощутили тишину и покой, царившие под сенью здания.
Рука об руку они поднялись по лестнице, подошли к большой бронзовой двери и остановились. Повернувшись, они молча смотрели вдаль.
Насколько хватал глаз видны были дороги, расходившиеся, как спицы колеса от ступицы, — здания, а поперечные дороги лежали концентрическими кругами, и казалось, будто находишься в центре паутины.
Брошенные фермы со службами — коровниками, амбарами, гаражами, силосными башнями, свинарниками, навесами для машин остались в секторах, отсеченных дорогами; в других секторах стояли военные машины, годные теперь разве лишь на то, чтобы в них вили гнезда птицы да прятались зайцы. С лугов и полей доносились птичьи трели, воздух был чист и прохладен.
— Вот она, — сказала Мери. — Наша прекрасная страна, Питер.
— Была наша, — поправил ее Питер. — Все, что было, уже никогда не повторится.
— Питер, вы не боитесь?
— Нисколько. Только сомнения одолевают.
— Но ведь прежде вы ни в чем не сомневались.
— Я и сейчас не сомневаюсь, — сказал он. — Я чую, что все идет как следует.
— Конечно, все идет хорошо. Была эпидемия, теперь ее нет. Армия разбита без единой жертвы. Атомной бомбе не дали взорваться. Разве не так, Питер? Они уже меняют наш мир к лучшему. Рак и полиомиелит исчезли, а с этими двумя болезнями человек боролся долгие годы и никак не мог победить. Войне конец, болезням конец, атомным бомбам конец — чего мы не могли сделать сами, они сделали за нас.
— Все это я знаю, — сказал Питер. — Они, несомненно, также положат конец преступлениям, коррупции, насилию — тому, что мучило и унижало человечество с тех самых пор, как оно спустилось с деревьев.
— Чего же вам нужно еще?
— Наверно, ничего… Впрочем, ничего определенного мы пока не знаем. Все сведения косвенные, не конкретные, основанные на умозаключениях. У нас нет доказательств, реальных, весомых доказательств.
— У нас есть вера. Мы должны верить. Если не верить в кого-то или что-то, уничтожающее болезни и войну, то во что тогда можно верить вообще?
— Именно это и тревожит меня.
— Мир держится на вере, — сказала Мери. — Любой вере — в бога, в самих себя, в человеческую порядочность.
— Вы изумительная! — воскликнул Питер. Он крепко обнял Мери. В это время большая бронзовая дверь растворилась.
Положив руки друг другу на плечи, молча переступили они порог и очутились в вестибюле с высоким сводчатым потолком. Он был расписан фресками, на стенах висели панно, четыре больших марша лестницы вели наверх.
Но вход на лестницу преграждали тяжелые бархатные шнуры. Дорогу им показывали стрелки и еще один шнур, зацепленный за блестящий столбик.
Покорно и тихо, почти с благоговением они направились через вестибюль к единственной открытой двери.
Они вошли в большую комнату с громадными, высокими, изящной формы окнами, сквозь которые лучи утреннего солнца падали на новенькие блестящие аспидные доски, кресла с широкими подлокотниками, массивные столы, несчетные полки с книгами и кафедру на возвышении.
— Я была права, — сказала Мери. — Все-таки это был школьный звонок. Мы пришли в школу, Питер. В первый класс.
— В детский сад, — с трудом проговорил Питер.
«Все верно, — подумал он, — так по-человечески правильно: солнце и тень, роскошные переплеты книг, темное дерево, глубокая тишина. Аудитория учебного заведения с хорошими традициями. Здесь есть что-то от атмосферы Кембриджа и Оксфорда, Сорбонны и Айви Лиг. [2] Чужеземцы ничего не упустили, предусмотрели каждую мелочь».
— Мне надо выйти, — сказала Мери. — Подождите меня здесь, никуда не уходите.
— Я никуда не уйду, — обещал Питер.
Он посмотрел ей вслед. Через открывшуюся дверь он увидел бесконечный коридор. Мери закрыла дверь, и Питер остался один.
2
Айви Лиг — объединение американских университетов (Принстонского, Гарвардского и Йельского). — Здесь и далее примеч. перев.
Постояв с минуту, он резко повернулся и почти бегом бросился через вестибюль к большой бронзовой двери. Но двери не было. Ни следа, даже щелочки на том месте, где была дверь. Дюйм за дюймом Питер ощупал стену и никакой двери не нашел.
Опустошенный, повернулся он лицом к вестибюлю. Голова раскалывалась — один, один во всей громаде здания.
Питер подумал, что там, наверху, еще тысяча этажей, здание уходит в самое небо. А здесь, внизу, — детский сад, на втором этаже, — несомненно, первый класс, и если подниматься все выше, то куда можно прийти, к какой цели?
Но что будет после выпуска? И будет ли вообще выпуск?
И чем он станет? Кем? Останется ли он человеком?
Теперь надо ждать прихода в школу других, тех, кто был отобран, тех, кто сдал необычный вступительный экзамен.
Они придут по металлическим дорогам и поднимутся по лестнице, большая бронзовая дверь откроется, и они войдут. И другие тоже придут — из любопытства, но, если у них нет символа, двери не откроются перед ними.
И если вошедшему захочется бежать, он не найдет двери.