Нулевые
Шрифт:
Да, тогда, в начале апреля, Татьяна Сергеевна была уверена: дача отныне в прошлом, больше не достанет сил приезжать туда, видеть черную язву посреди участка. Но только – как без нее?
– Надо сейчас решать, – уже уверенней продолжала Татьяна Сергеевна, – через две недели лето уже. Хоть что-нибудь успеть посадить.
– Да я понимаю, – с усилием выдавил муж. – Но не могу я, понимаешь… Как труп там лежит…
Он сказал то же самое, что думала и она, теми же почти словами, и от этого она загорячилась:
– А как мы будем без дачи? Ира вон таскает с работы маленько,
Муж еле заметно кивал, на лице уныние и тоска, и еще такое выражение… Оно бывает у щенков, когда их наказывают, а они силятся, но не могут понять за что.
– Извини, что настроение порчу тебе после работы, – тихо, но неумиротворенно говорила Татьяна Сергеевна. – Просто без этой картошки несчастной тоже нельзя. Деньги рекой утекают… На одного Павлика сколько… Сегодня пошли гулять – и восемьдесят рублей как не было. То ему шоколадку, то мороженое, а нет – скандал. Знаешь ведь его характер… В парке еще аттракцион поставили – замок-батут. Пятнадцать рублей сеанс… Три раза пришлось платить, еле увела… За лифт вон прибавили… На той неделе за вывоз мусора тоже… А картошку, я тут глянула, продают – двенадцать рублей килограмм… За квартиру в месяц выходит по триста рублей почти. С человека. А у нас пятеро тут прописано…
Татьяна Сергеевна говорила тяжело, рывками, насильно; ей совсем не хотелось говорить все это, но и остановиться она не могла. И вдобавок внутри нее кто-то одобрительно и настойчиво бормотал: «Так, так, правильно. Пускай слушает, знает. А то всё в облаках. Ученый… Правильно, правильно».
Давным-давно, когда они только вселились сюда, когда до рождения дочери оставалось несколько месяцев, а вещей было с гулькин нос, квартира казалась огромной, просторной и даже таинственной, будто не изученный пока что дворец… Вспоминая теперь те свои ощущения, Юрий Андреевич лишь грустно-иронически улыбается.
Большую комнату они сразу, не сговариваясь, стали называть «зал». Поставили в нем новенький диван-книжку, черно-белый телевизор «Рубин», сервант с шестью хрустальными бокальчиками, подаренными на свадьбу, а в центре – раздвижной обеденный стол.
Вторая, девятиметровая комната получила звание кабинета – в ней должен был заниматься Юрий Андреевич, готовиться к лекциям, писать кандидатскую. Там установили стеллаж во всю стену, письменный стол с шикарной (тоже чей-то свадебный подарок) настольной лампой под зеленым стеклом.
Впрочем, такой порядок скоро нарушился. Родилась дочь; ее кроватка и телевизор в одной комнате, конечно же, были несовместимы, и кабинет Юрия Андреевича сделался спальней Ириши. Письменный стол перетащили в угол зала, загородили его шкафом, чтоб создалось хотя бы подобие отдельного помещеньица, а точнее – закутка.
С тех пор Юрий Андреевич сидит по вечерам в закутке, лишь иногда с разрешения дочери укрываясь в ее комнате на час-другой, чтоб в одиночестве поработать над сложным вопросом, сосредоточиться…
Сегодня, по заведенной традиции, он сам приготовил
Павлик с серьезным, даже суровым видом глядит в телевизор. На экране молодой репортер энергично, уверенно рассказывает: «Выстрел киллера, по всей вероятности, прозвучал с крыши вот этого пятиэтажного дома…»
– Интересно? – невесело улыбнувшись, поинтересовался Юрий Андреевич.
Внук утвердительно дернул головой, от экрана не оторвался. Юрий Андреевич поставил кружку на край стола. Уселся.
Первым делом, тоже традиционно, вынул из портфеля все содержимое – ручки, бумаги, книгу, блокнот, очки в футляре. Сложил бумаги в ящик стола, очки подвинул к давно заброшенному перекидному календарю, хрестоматию Гудзия, приподнявшись, вставил на свое место на полочке. Взамен взял ее соседку, тоненький синий томик «Пустозерская проза».
Глотнул кофе, раскрыл.
Состояние хмеля после еды и разговора с женой прошло совершенно, вместо него появились вялость, ленивость. Тянуло перебраться на диван к внуку и уставиться в телевизор.
«Нет, хорош, и так сколько вечеров впустую, – укорил он себя. – Делом надо заняться, в конце концов. Тем более – выходные теперь, скорее всего, на дачу уйдут…»
Уже несколько лет у него была идея расширить тему той лекции, что он посвящал «Житию протопопа Аввакума». Бесспорно, произведение уникальное, одно из лучших в русской литературе, и все же надо хоть бегло познакомить студентов с его письмами, с сочинениями его товарищей по Пустозерску. Они ведь тоже писали – да еще как! – а удостоились лишь перечисления имен. Дескать, были такие, и точка…
Но сперва, естественно, надо самому перечитать их вещи, сделать пометки, записать свои мысли, а потом уж составить текст минут на двадцать с цитатами, комментариями.
Н-так, начать с дьякона Федора. Он, кажется, после Аввакума самый яркий из них писатель был…
Юрий Андреевич поправил книгу, чтоб свет лампы ровно ложился на страницы, сделал еще глоток кофе. Пополз взглядом по строчкам:
«Юзник темничной, грешний диакон Федор Иванов многострадальной страстотерпице Настасье Марковне радоватися о Господе, и здравствовати со всеблагодатным домом, с любезными чады своими…»
Погружаться в словесный строй языка трехсотлетней давности поначалу приходилось с усилием. Правду сказать, Юрий Андреевич давно не перечитывал источники, предпочитал воскрешать в памяти темы лекций по своим записям, по заученным до автоматизма цитатам… «А им каково, – пришла вдруг, словно бы для защиты, ехидная мысль, – которые, кроме “типа”, “как бы”, в лучшем случае “в принципе”, мало что могут сказать?»
– Дедунь, – рядом, слева и чуть снизу голос Павлика, – ты чего делаешь?
– Читаю.