Нульт: 03: Сигнатура Пакмана

Аникин Константин Игоревич

На двери дома висело зеркало, в восьмиугольной оправе, с триграммами из Книги Перемен. Пока Вайзман возился с дверным замком, Инфинити хмуро рассматривала в нем свое отражение.

– Не надо смотреть в него, — Вайзман закрыл зеркало спиной. — Это особое зеркало. Оно отражает от дома плохую ци.

Он повернул ключ и открыл дверь.

– Прошу, — Вайзман пропустил их вперед.

Внутри дома, похоже, была одна просторная комната, с небольшим закутком под кухню. Большую часть комнаты занимал компьютер, как на глаз определил Зиро, вполне приличной мощности. Комп, как и положено, у спеца, был без кожуха; Зиро скользил взглядом по длинным стойками с запараллеленными восьмипроцессорными материнскими платами, пока не наткнулся на неожиданное: старинный игровой автомат с игрой Пакман, наверное, самый древний из виденных Зиро. Автомат словно врос во все это модерновое компьютерное железо; весь увешан какими-то дополнительными апгрейдами, оброс лапшой

шлейфов, которые терялись в недрах компьютерной системы. Остальное более-менее стандартно — система охлаждения, пленочный накопитель, мониторы в два ряда, над рабочим столом, на котором царил идеальный порядок. На всех десктопах ухмылялся Пакман. Кроме компьютерного стола и кресла, из мебели в комнате присутствовал лишь матрас на полу, россыпь подушек, низкий восточный столик, с чайными принадлежностями, да книжный шкаф без дверей. Книги были большей частью на восточных языках. Стены дома, обшитые пожелтевшим от времени пластиком, густо завешаны таблицами, на всех гексаграммы из Книги Перемен. Круги из гексаграмм, квадраты, треугольники, и другие, более заковыристые, геометрические фигуры, в глазах рябило от всех этих черточек. Умиротворяющее пахло сандалом.

Зиро повернулся к хозяину всего этого и спросил:

– Вайзман, черт возьми, чем вы тут занимаетесь?

Мужчина вздохнул.

– Это долгая история.

023: Перемены Вайзмана

История эта началась около четырех тысяч лет назад. Говорят, жил в те времена в Поднебесной великий человек по имени Фу Си. Он научил людей охоте и земледелию, научил готовить пищу на огне и многим другим полезным вещам. Фу Си первый увидел мир как систему противоположностей, он разделил все сущее на две основные силы, которые называл Инь и Ян, и первый создал восемь знаков из трех черт, которые стали зваться триграммами:

Символ сянь-тянь. Прежденебесный круг Неба.

Примерно через полторы тысячи лет, другой великий мудрец, Вэнь-ван, удвоил все триграммы, так получились гексаграммы — всего 64 знака из шести черт, каждая из гексаграмм означала одну из жизненных ситуаций и вместе они образовывали вечный цикл бытия. Так родился И-Цзин, или Книга Перемен.

Спустя целую бездну времени, в Восточной Украине, в городе Харькове родился мальчик; родители назвали его Иосифом. Мама Иосифа была врачом-педиатром, папа инженером. Раннее детство Иосифа мало чем отличалось от детства любого другого ребенка в СССР того времени, но тут все разом стало плохо. Началась война. Отец Иосифа ушел на фронт, а Ёсе и его матери повезло — их эвакуировали. И если бы этого не произошло — эта история закончилась бы в том проклятом яру, где были расстреляны почти все харьковские евреи.

Безумно долгий путь в теплушках на восток, прочь от войны, и Иосиф с мамой оказался на Дальнем Востоке. Поселили их в небольшой деревеньке, в километрах ста от Хабаровска. Население той деревни наполовину состояло из китайцев. Ёся до этого никогда китайцев не видел. Сначала эти люди показались ему какими-то марсианами. Они говорили на чужом языке, который сначала напоминал Ёсе лай простуженной собаки, вместо букв рисовали какие-то замысловатые узоры, ели палочками. И, боже ты мой, что они ели! Все никак у людей — Ёся вообще не понимал, что у них на уме.

Но дети есть дети. Дети тем и отличаются от взрослых, что всегда могут найти между собой общий язык. Ёся не успел и глазом моргнуть, как у него завелся китайский друг. Как-то это само собой вышло, так только в детстве друзья заводятся. Звали его нового друга, прямо как в песне, Ли. Китайчонок Ли был Ёсин ровесник, он немного говорил по-русски, и так смешно у него это получалось, что Ёся покатывался со смеху. Постепенно и Ёся стал повторять за Ли китайские слова — тут уже была очередь Ли смеяться. Тем не менее, языковой барьер не сильно осложнял их совместные игры. Иногда Ли брал с собой и свою младшую сестренку, ее звали Би. Та еще была егоза — чуть что не по ней, орала так, что сирены воздушной тревоги пугались. Еще у Ли были папа, мама, и дедушка. Ваны (такая у Ли была фамилия) были такие же беженцы, как и Ёся со своей мамой, они бежали на советский Дальний Восток, спасаясь от японского вторжения. Когда Ёся касался этой темы, Ли сразу мрачнел и замыкался. Единственное, что понял Ёся — до войны в семье Ванов было больше членов, чем сейчас. Родители Ли, с утра до ночи, гнули спину в поле, изо всех сил старясь прокормить детей. Они немного косо посматривали на Ёсю, до тех пор, пока у Би не разболелся живот. Вся деревня не спала две ночи, потом пришла мама Ёси с микстурами и с тех пор Ёсе в доме Ванов всегда были рады.

Главным в их семье, да и, похоже, среди всех китайцев деревни, был дед Ли, по имени Чжоу, высокий (для китайца, конечно), крепкий старик с седой клинообразной бородкой. Старик

этот был непростой. Причем Ёся и сам себе не мог объяснить, почему у него складывалось такое ощущение — с виду старик Чжоу, наоборот, был проще некуда. Большую часть года он ходил босой, в простой, заношенной одежде, на голове всегда одна из этих китайских шляп, напоминающих Ёсе абажур от настольной лампы. Как казалось Ёсе, старик Чжоу только и делал, что ходил по деревне и давал всем советы. Его советы, видимо, ценились — во всяком случае, до одури работящие китайские крестьяне всегда бросали свои дела, и внимательно слушали, что им втолковывает Чжоу Ван. Потом кивали и задумчиво чесали в затылках. Еще Чжоу Ван давал открытые уроки — собирал всех узкоглазых детей деревни в кучу и разучивал с ними иероглифы, рисуя их прутиком на земле. Ли, с дрожью в голосе, говорил, что его дед знает все, представляешь, абсолютно все иероглифы Поднебесной! Ёся не понимал, что в этом такого особенного, пока не осознал, сколько всего у китайцев иероглифов. И как у них голова не лопается?

Ёся часто видел, как старик Чжоу предается пустому, как ему казалось, созерцанию. Он мог часами молча сидеть на берегу реку и смотреть, что несут ее воды. Или смотреть, как ветер играет опавшими листьями. Или как воробьи дерутся за горстку зерна. Или как свинья в навозе ковыряется. Старик Чжоу смотрел на всякие такие, совершенно обыденные вещи и при этом на его лице читалась такая напряженная работа мысли, что Иосифу казалось, будто старик что-то считает в уме. Ну на что там смотреть? — не понимал мальчик, издали подглядывая за загадочным стариком. Что в этом такого? Уставился на эту свинью так, будто от нее зависит судьба всего мира.

По мнению Ёси, все эти причуды не оправдывали того безоговорочного почтения, с которым к Чжоу Вану относилось местные китайцы. Они только что на колени перед ним не падали. Может, он совершил какой-нибудь умопомрачительный подвиг? — думал Ёся. Например, убил сто япошек. Или еще чего — детское воображение рисовало всякие яркие картинки, иногда с участием бородатых, похожих на червяков-переростков, драконов, по которым все китайцы с ума сходили. Китайчонок Ли на все вопросы Иосифа о его таинственном дедушке лишь делал максимально возможные для его разреза круглые глаза и качал головой, мол, мой дед, он, о-го-го какой дед! Всем дедам дед!

Как-то раз Ёся стал свидетелем такой сцены. К дому его китайского друга пришла целая делегация из соседней деревни, человек, наверное, десять. Они поговорили с отцом Ли, потом к ним вышел дед и вся компания о чем-то долго и шумно спорила. Иосиф не понял сути, тогда он еще очень плохо понимал по-китайски, он понял только, что гости о чем-то просят Чжоу Вана. Старик выслушал посетителей, кивнул, ушел в дом и вернулся со свертком красного шелка в руках, и несколькими ветхими книгами. Он устроился под старой сливой, развернул сверток; в шелк был завернут пучок тонких деревянных палочек сантиметров 30–40 длиной. Старик постелил красную ткань перед собой, положил палочки на шелк. Что-то пробормотал себе под нос и отложил одну палочку. Остальные палочки он разделил на два пучка, и начал перекладывать, за раз вынимая из пучка по четыре палочки. Остаток он зажимал между пальцами, от чего казалось, что его ладони пустили корни. Закончив перекладывать одну кучку, он принялся за вторую. Потом он отложил зажатые между пальцами палочки в сторону, оставшиеся смешал и снова повторил операцию. Когда перед ним оказалось три таких пучка, дед начертил палкой на песке сплошную линию. Потом смешал все палочки, (кроме той, что отложил в начале), и повторил все это еще три раза и над целой чертой нарисовал, еще одну черту, на этот раз разорванную посередине. И так еще четыре раза по три. В результате этих манипуляций, у него получилась некая фигура, состоящая из 6 целых и разорванных линий. Старик завернул палочки обратно в шелк. Рядом с первой фигурой он нарисовал еще одну, почти такую же, только порядок черт в ней был несколько другой. Потом еще одну, между ними. Чжоу Ван вперился взглядом в свой чертеж и глубоко задумался. Делегация из соседней деревни, не говоря ни слова, почтительно наблюдала за его действиями. Потом старик открыл одну из книжек и принялся там что-то вычитывать. Все это крайне заинтриговало Ёсю, он смотрел во все глаза. Старик почувствовал его взгляд, улыбнулся и внимательно посмотрел Ёсе прямо в глаза. Мальчику показалось, что он впервые его заметил. Наконец старик захлопнул книги, выпрямился, и сказал «Нет». Словно приговор огласил. Гости зашумели. Они выглядели расстроенными.

— Что это он делает? — спросил Ёся у Ли, который отирался неподалеку.

— И-цзин говорить, — ответил китайчонок Ли. Судя по его тону это для него было привычное дело. Видя, что Ёся его не совсем понял, он пояснил:

– И-цзин говорить Чжоу что будет.

– Гадает что ли? — разочарованно переспросил Ёся. Он, почему-то, почувствовал себя обманутым. Все это выглядело как…. как какой-то таинственный эксперимент! А оказалось — дремучие суеверия. Во всю эту старорежимную муть, Ёся, верный ленинец и материалист от макушки до пяток, не верил.