Нуманция
Шрифт:
— Вот как? — Валенсий удивлённо приподнял седые брови, прошёл несколько шагов по штабному помещению, заложил большие пальцы обеих рук за пояс, задумчиво смотрел в пол, — Когда покупали её, вы не знали, что она дочь сенатора?
— Нет! — Марций резко повернул голову на легата, опустив подбородок, глядел исподлобья.
— А потом знали?
— Она что-то говорила… Да мало ли что говорят рабы? Можно верить, можно — нет! — он обходил прямые ответы на вопросы. Нет, он не врал прямо, он делал так, как делал всегда: умалчивал правду, а это не ложь. Он всегда так думал, по крайней мере.
Легат помолчал.
— Вы знаете, кто её брат?
— Трибун…
Легат покачал головой согласно:
— Старший трибун консульского легиона, приближённый консула Сципиона — Гай Ацилий Минор. Я когда-то знавал его отца…
Плечи Марция поникли
— Продайте её, Марций, верните её в семью. Говорю вам, не приказываю, как человек человеку, а не легат… деканусу… — Он сделал паузу, выталкивая из себя это последнее слово, это звание собеседника, и стало ясно: не часто легат разговаривал вот так наравных с подчинёнными, да тем более такого звания. Для подобного разговора прибегают к услугам центурионов, как минимум, как посредников, — Для вас эта рабыня — прихоть, а для трибуна — дело чести, стоит ли сталкиваться лбами не за ради чего?..
— Господин легат… — Марций попытался вставить слово, но Валенсий продолжал как ни в чём не бывало.
— Я не хочу скандалов; кто бы ни был её отец, можете мне поверить, Сенат простит её, не без помощи консула, конечно, это не имеет значения. Эта шумиха и так стала уже достоянием легиона, вы хотите, чтобы сам Сципион прилагал к этому руку?..
— Господин легат… — ещё одна попытка выразить своё мнение.
— Деканус, у вас на пути слишком влиятельные люди, куда вы замахнулись? Да и полетит не только ваша голова, — усмехнулся, вернулся обратно к походному складному столу, заваленному свитками и табличками с приказами, — Знаете, деканус, я тут подумал: вы же у нас в разведке были, выводили легион из Испании, справились с заданием хорошо, как насчёт того, чтобы вам повысили звание? Вы были центурионом шестой центурии, а как вам звание центуриона первой?
— Вы подкупаете меня? — голос Марция был еле слышимым, — Обычно повышают на одну ступень, но не на шесть же…
— Никакой это не подкуп! Ты сбережёшь мою голову, а я — твою! — голос легата стал резким, как у человека, чьё спокойствие уже на грани, он даже перешёл на "ты".
— Господин легат, никакой суд не заставит меня отказаться от своей собственности, у меня есть купчая, все документы, свидетели, и если я не хочу продавать её, это моё дело, даже суд…
— Какой суд?!! — взорвался легат, стукнув со всей силы кулаками о стол, аж свиток упал на пол, — Какой суд, деканус? Какой суд? Да он не доведёт дело до суда, он вызовет тебя на поединок, а ставкой будет она! Он даже сделает это вне легиона, без свидетелей… Вызовет и убьёт! И я, знаешь что, я закрою на это глаза! Я никуда не донесу, никто не узнает, это будет гражданское дело! И зря ты надеешься, что он штабная крыса, как все трибуны, он в консульском легионе, в действующем легионе, он был в Нуманции, и искал эту проклятую рабыню там, а сейчас он направляется в Галлию, к Роне, твоё письмо перехватило его на дороге… Он убьёт тебя, и так и так заберёт её! Зачем голову ложить за зря? Я же предлагаю повышение… за то же самое… — легат примолк, прищурив тёмные в морщинках глаза. Не так-то всё просто, а вот то, что трибун из действующего легиона — открытие. Марк молчал. — Затребуй за неё любые деньги, купи себе другую девчонку… Уймись, наконец, а то заладил: "моя, моя"! Кому это интересно? Её братец из тебя душу вынет голыми руками, а я не замечу… — Марк молчал, чуть скосив глаза, смотрел в сторону, на горящий светильник. — И вообще, деканус, вы в последнее время начинаете мне досаждать, то вы не довезли доверенных вам денег, — Марк при этих словах резко перебросил глаза на командующего, — и ещё этот скандал, и ваша упёртость, даже твёрдолобость, если откровенно. Я устал от вас, Марций, в моём легионе лучше без вас, чем с вами…
— Я понял, господин легат, разрешите мне подумать. Я скажу вам завтра, что решил.
— Думайте, Марций.
— Разрешите идти?
— Идите.
Марций развернулся и вышел в наступившую ночь. Уже звёзды мерцали и ветер дул с запада, говоря о наступившей осени.
Что же делать? Как быть?
Он не сможет выгнать из легиона, на основании чего он сможет это сделать? Деньги он вернул, а с ней… В чём его вина? В том, что купил рабыню? Да тут у каждого много чего на руках, он ещё купил, у него всё с законном в порядке, а многие наворовали в Нуманции и ничего. Пусть этот Ацилий в суд не подаёт, я сам подам, пусть суд решает, законно ли или не законно лишать владельца собственности против его воли.
А поединок? А что поединок? Я ведь могу и не принимать вызова, ну и пусть трусом обзовут, у меня есть все основания отправить этого трибуна подальше.
Эх, Ацилия, Ацилия, всю жизнь ты мне перевернула. А привязался ли я к тебе, как легату сказал? Нет. Я уже давно другое понял…
И почему всё у нас так по-дурному получилось? Я бы всё для тебя, только тебе одной, а ты…
Он стоял, закрыв глаза, словно приступ боли претерпевая, душа разрывалась от непонимания, и, кажется, он даже вслух застонал мучительно, а, может, только показалось, но, открыв глаза, заметил, что дежурный на посту у штаба смотрит удивлённо. Проклятье! И что уставился, ухожу уже…
В атриуме палатки горели светильники, но лишь два из четырёх обычных, Ацилия, низко склонив голову, сидела на триподе в углу. Она не готовила ужина в этот день и ничего не делала. И Марк ни слова ей не сказал с упрёком, сам, хоть и намучился порядком, справился с кирасой, снял сандалии, собрал на столе остатки от завтрака — засохшие сыр и хлеб. Ацилия всё это время даже не шелохнулась, головы не подняла, и Марций сам проговорил, чтобы хоть что-то сказать в этой неловкости:
— У тебя настойчивый брат, редко таких встретишь…
Она, наконец, подняла голову и посмотрела, губы шевельнулись, словно что-то она хотела сказать ему, но промолчала. Марций продолжил сам:
— Он ещё и служит в действующем легионе, похвально для трибуна, проходящего службу в армии лишь для карьеры.
Она смотрела всё так же молча. Глаза большие, тёмные, в пол-лица. Какие мысли у неё сейчас в голове? О чём думает? Отпущу? Отдам братцу? Все они от него этого ждут. Эх-х, послать бы вас всех, вместе с легатом, да далеко-далеко…
— Ты знаешь, что твой брат был в Нуманции, воевал против тебя, твоего отца, брата, он приближён к самому Сципиону, ты знаешь это?
Ацилия нахмурилась, сверкнув глазами, губы её задрожали от переживаемых чувств.
— Неправда… — выдохнула еле слышно.
— А ты сама его не спрашивала? Сам-то он, конечно, тебе этого не скажет…
Ацилия снова выдохнула с негодованием, с болью:
— До чего же вы… низкий человек… Как можно так подло… Почему вы любите делать другим больно? Вы словно упиваетесь страданиями других людей…
— Первый раз слышу, никто никогда мне этого не говорил. Это только твоё личное мнение. — Марк сидел за столом, уперев локти в столешницу, сцепив кисти, держал их у рта, но голос его, хоть и был он негромким, хорошо было слышно в тишине ночного атриума. — Тебе просто не хочется в это верить, что он был там… Был в числе трибунов, рядом с Сципионом, участвовал в разработке плана захвата города… Не хочешь верить, что он такой же, как я — разрушитель твоей Родины, ломатель твоего будущего, убийца твоих родных…
— Прекратите! — перебила она резко, вскидываясь всем телом, — Что за чушь вы несёте! Вы бы слышали себя сами…
— За это время ты привыкла всё отрицательное, всё плохое в твоей жизни, связывать только со мной, с моим именем, а тут получается…
— Хватит! — она ударила сомкнутыми кулаками себе по бёдрам не в силах больше слушать его, — Прекратите!
— Почему? — спросил спокойно.
Она помолчала.
— Вы… Вы просто завидуете ему…
— Я?! — Он усмехнулся, перекладывая руки на стол. — Мне хочется смеяться над этим обвинением. — Он толкнулся и поднялся на ноги, — Нисколько я ему не завидую, мы с ним военные, мы оба выполняем приказы, и какая разница, сколько человек у нас в подчинении, у меня — десять, у него — тысяча, и жалование не в пример, у него десятки таких, как ты, и судьба их ему не интересна. И меня могут убить, и его могут убить… Так какая между нами разница? Чему тут можно завидовать? — он прошёл через атриум к ведру с водой, но Ацилия не приносила свежей в этот день, и Марк наклонил ведро на бок, зачёрпывая остатки. Попил, убрал ковш на край и всё под пристальным взглядом Ацилии, — Одно меня волнует… — он развернулся к ней, уперев руки в пояс, и Ацилия невольно глянула ему на пальцы на широкой твёрдой коже пояса. Сердце стучало у неё, кажется, на весь атриум. Ну почему, почему ты не слышишь его? Ты один не слышишь его! Марций, повернув голову, смотрел в сторону, и тёмные тени пролегли по его лицу, запали в глазницах, под носом, под челюстью, и Ацилия, казалось, издалека, со своего места, видела чётко мягкую ямочку на подбородке.