Няня
Шрифт:
– Кстати, да. Может, попросим Джеффа открыть лодочный ангар?
Ангар закрыт, сколько я себя помню – еще с тех пор, как меня отдали в частную школу.
– Не стоит его беспокоить. Никто по озеру кататься не будет, – бросает мать. – Таково правило.
Уголки рта Руби опускаются от разочарования. Отбросив в сторону стул, дочь выскакивает из комнаты.
– Не бегай по лестнице! – кричу вслед я.
Аппетит пропал, и я отодвигаю тарелку. Злюсь на мать: зарубила на корню шикарную идею. Она же, поджав губы, отрезает ломтик чеддерского сыра от огромного, заветренного по краям куска. Я задумываюсь: а может, и правда
С тех пор, как погиб Крис, я на мели. Всё до последнего пенни инвестировано в бизнес покойного мужа, и сразу деньги не выведешь. Замечательный маленький домик в Калифорнии мы арендовали, страховку жизни Крис не оформлял, и на текущем счете у меня пусто. Беда не приходит одна: в США я жила на птичьих правах, и после смерти мужа в дальнейшем пребывании мне власти отказали.
Так что мы с Руби лишились не только мужа и отца, но и привычной реальности.
– Пойду посмотрю, как она, – бормочу я и кладу столовые приборы на тарелку.
– Излишнее внимание вредит детям.
Мои руки невольно сжимаются в кулаки.
– Только не учи меня, как воспитывать ребенка!
– Я в своем доме, и буду делать и говорить то, что считаю нужным.
Переехав в Великобританию, я решила, что сразу определять дочь в школу нет смысла – до конца четверти оставалась всего пара недель. Пусть за это время переживет утрату и освоится на новом месте. Впрочем, я приняла меры, чтобы первого сентября новая школа не стала для Руби шоком. Договорилась с директором, что дочь проведет в школе денек в последнюю неделю учебного года. Надеюсь, она найдет себе там подружку по душе и летом будет с ней встречаться. Руби нужны друзья, нужны развлечения. В конце концов, она не может вечно вращаться в нашем с матерью обществе.
Учительница поджидает нас прямо у ворот. Теплый ветерок треплет ее волосы и надувает парусом объемную блузку. С ужасом слышу в голове голос матери: бесформенную блузку… Ладно, учительница – вполне симпатичная женщина.
– Ты, должно быть, Руби? Я – миссис Армстронг. Добро пожаловать в начальную школу Даунсли. Мы так рады, что ты придешь к нам в следующем году!
Руби отвечает тусклой улыбкой. Разумеется, малышка нервничает, и я горжусь ее выдержкой.
Возвращаюсь в Лейк-Холл. Право, странно находиться здесь без дочери. Словно потеряла часть себя или лишилась защитной брони. После известных событий Руби постоянно при мне, так что у меня даже не было времени предаться эмоциям наедине с собой.
Точно знаю, чем сейчас займусь, хотя думать об этом страшновато. Ничего с собой поделать не могу. Напоминаю себе человека, который не может отвести глаз от жуткого зрелища дорожной аварии. Бывает, что слышишь зов, сопротивляться которому невозможно.
Поднимаюсь по главной лестнице на второй этаж. Малиновая ковровая дорожка струей крови стекает со ступеней на лестничную площадку с витражным окном. В мезонин ведет черная лестница – раньше ею пользовались только слуги. В принципе, по ней можно подняться и с первого этажа, а можно и отсюда – узкие каменные ступеньки, вытертые до блеска за несколько столетий, виднеются в дальнем конце широкой лестничной площадки. Вместо перил – провисшая веревка, небрежно закрепленная вдоль стены. Осторожно иду наверх, придерживаясь за шнур. Никогда не любила этот путь.
Оказавшись на третьем этаже, включаю свет. Загораются три подслеповатые лампочки из четырех. Передо мной – длинный коридор с низко нависшим потолком. Пыльные абажуры над лампочками давно потеряли форму. Примерно в середине коридора – дверь в детскую, где у нас с Ханной были смежные спальни. Кладу ладонь на знакомую ручку в свою старую комнату. Мебель – моя кровать и платяной шкаф – затянута чехлами, а вот и танцующие жирафы на стене. Почти не выцвели за эти годы. Странно, но мне они запомнились немного другими.
После того, как Ханна пропала, я съехала из своей спальни. Не хотела жить наверху одна, да и мать настояла, что мне следует занять комнату на втором этаже. Редкий случай, когда мы с ней были единодушны.
Открываю дверь в спальню Ханны. И здесь мебель в чехлах. Кресла покрыты изъеденными молью одеялами, шторы задернуты. Я пересекаю комнату, осторожно ступая по скрипящим половицам, и раздвигаю занавеси. В воздухе немедленно повисает пыль, заставляя меня закашляться. Дневной свет озаряет унылое запустение: смотреть здесь не на что, по сравнению с тем утром, когда Ханна меня покинула, ничего не изменилось.
Меня словно обокрали. Не следовало приходить сюда. Слишком много всплывает воспоминаний, только радостных среди них маловато. Я-то надеялась вновь испытать то восхитительное тепло, что каждый раз охватывало меня при виде Ханны, рассчитывала восстановить в памяти счастливые мгновения: как чудесно мы с ней проводили время, какой любовью и заботой она меня окружала, как я была предана своей няне… Нет, в душе пусто, лишь вернулись ослепляющая боль и смятение, которые я пережила в то утро, когда вошла в покинутую спальню.
Надо уходить. Протягиваю руку к шторе и вдруг кое-что замечаю: окно выходит прямо на кабинет отца, расположенный в другом крыле дома. Никогда прежде не обращала на это внимания. Наверное, в детстве мне мешал высокий подоконник, за которым я видела лишь небо. Интересно, знал ли папа, что он на самом виду в своем святилище? Мне отчего-то становится не по себе.
За Руби приезжаю в школу слишком поздно – неправильно поняла сообщение от учительницы. Будущих одноклассников уже забрали, и дочь ждет меня в компании учительницы на игровой площадке. Сидит на скамеечке, опустив голову, и мрачно шаркает подошвами по мягкому покрытию. У меня сжимается сердце, и все же стараюсь говорить бодро:
– Ну, как прошел день?
– Руби была великолепна, – рассказывает миссис Армстронг. – А какой у нее прекрасный почерк!
Сев в машину, дочь вздыхает:
– Они сказали, что я выгляжу полной дурой из-за дурацкого акцента, а еще обозвали заносчивой, потому что я живу в Лейк-Холле… Они меня ненавидят!
Честное слово, убила бы этих жестоких детишек. Надо подбодрить дочь, убедить ее, что все наладится. Идея хорошая, но вместо того, чтобы утешить Руби, я вдруг начинаю плакать навзрыд, и моя малышка пугается. Теперь уже она меня успокаивает, лепечет, что на самом деле все было не так плохо, что учительница очень милая… Рассказывает, что у них в классе есть хомяк в клетке и ребята такие молодцы – ухаживают за ним, берут по очереди домой. В общем, Руби надеется, что все будет хорошо. Я беру себя в руки, извиняюсь и повторяю за учительницей и за дочерью: ты великолепна, все будет хорошо… Чувствую себя худшей матерью на свете.