Ныне отпущаеши
Шрифт:
– Глэдис, это все правда?
– Разумеется, правда.
– Ты хочешь сказать, что он всех так рисует?
– Да. И весь юмор состоит в том, что мужья об этом ничего не знают. Они видят лишь замечательный портрет своей жены, полностью одетой. Конечно же, нет ничего плохого в том, что тебя рисуют обнаженной; художники все время это делают. Однако наши глупые мужья почему-то против этого.
– Ну и наглый же он парень!
– Думаю, он гений.
– Клянусь, он украл эту идею у Гойи.
– Чушь, Лайонель.
– Ну разумеется, это так. Однако вот что скажи мне, Глэдис. Ты что-нибудь знала о... об этих своеобразных приемах Ройдена, прежде чем отправиться к нему?
Когда я задал ей этот вопрос, она как раз наливала себе бренди; поколебавшись, она повернула голову в мою сторону, улыбнулась мне своей шелковистой улыбочкой, раздвинув уголки рта.
– Черт тебя побери, Лайонель, - сказала она.
– Ты дьявольски умен. От тебя ничего не скроешь.
– Так, значит, знала?
– Конечно. Мне сказала об этом Гермиона Гэрдл-стоун.
– Так я и думал!
– II все равно в этом нет ничего дурного.
– Ничего, - согласился я.
– Абсолютно ничего. Теперь мне все было совершенно ясно. Этот Ройден и вправду нахал и к тому же проделывает самые гнусные психологические фокусы. Ему отлично известно, что в городе имеется целая группа богатых, ничем не запятых женщин, которые встают с постели в полдень и проводят остаток дня, пытаясь развеять тоску, - играют в бридж, канасту, ходят по магазинам, пока но наступит час пить коктейли. Больше всего они мечтают о каком-нибудь небольшом приключении, о чем-нибудь необычном, и чем это обойдется им дороже, тем лучше. Понятно, новость о том, что можно развлечься таким вот образом, распространяется среди них подобно вспышке эпидемии. Я живо представил себе Гермиону Гэрдлстоун за карточным столиком, рассказывающую им об этом:
"... Но, дорогая моя, это просто потрясающе... Не могу тебе передать, как это интересно... гораздо интереснее, чем ходить к врачу... "
– Ты ведь никому не расскажешь, Лайонель? Ты же обещал.
– Ну конечно нет. Но теперь я должен идти. Глэдис, мне в самом деле уже пора.
– Не говори глупости. Я только начинаю хорошо проводить время. Хотя бы посиди со мной, пока я не допью бренди.
Я терпеливо сидел на диване, пока она без конца тянула свое бренди. Она по-прежнему поглядывала на меня своими погребенными глазками, притом как-то озорно и коварно, и у меня было сильное подозрение, что эта женщина вынашивает замысел какой-нибудь очередной неприятности пли скандала. Глаза ее злодейски сверкали, а в уголках рта затаилась усмешка, и я почувствовал хотя, может, мне это только показалось, - запахло чем-то опасным.
И тут неожиданно, так неожиданно, что я даже вздрогнул, она спросила:
– Лайонель, что это за слухи ходят о тебе и Жанет де Пеладжиа?
– Глэдис, прошу тебя...
– Лайонель, ты покраснел!
– Ерунда.
– Неужели старый холостяк наконец-то обратил на кого-то внимание?
– Глэдис, все это просто глупо.
– Я попытался было подняться, по она положила руку мне на колено и удержала меня.
– Разве ты не знаешь, Лайонель, что теперь у нас не должно быть секретов друг от друга?
– Жанет - прекрасная девушка.
– Едва ли можно назвать ее девушкой.
– Глэдис помолчала, глядя в огромный стакан с бренди, который она сжимала в обеих ладонях.
– Но я, разумеется, согласна с тобой, Лайонель, что она во всех отношениях прекрасный человек. Разве что, - заговорила она очень медленно, - разве что иногда она говорит весьма странные вещи.
– Какие еще вещи?
– Ну, всякие - о разных людях. О тебе, например.
– Что она говорила обо мне?
– Ничего особенного. Тебе это будет неинтересно.
– Что она говорила обо мне?
– Право же, это даже не стоит того, чтобы повторять. Просто мне это показалось довольно странным.
– Глэдис, что она говорила?
– В ожидании ответа я чувствовал, что весь обливаюсь потом.
– Ну как бы тебе это сказать? Она, разумеется, просто шутила, и у меня и в мыслях не было рассказывать тебе об этом,, но мне кажется, она действительно говорила, что все это ей немножечко надоело.
– Что именно?
– Кажется, речь шла о том, что она вынуждена обедать с тобой чуть ли не каждый день или что-то в этом роде.
– Она сказала, что ей это надоело?
– Да.
– Глэдис Понсонби одним большим глотком осушила остатки бренди и выпрямилась.
– Если уж тебе это действительно интересно, то она сказала, что ей все это до чертиков надоело. II потом...
– Что она еще говорила?
– Послушай, Лайонель, не нужно так волноваться. Я ведь для твоей же пользы тебе все это рассказываю.
– Тогда живо рассказывай все до конца.
– Вышло так, что сегодня днем мы играли с Жанет в канасту, и я спросила у нее, не пообедает ли она со мной завтра. Пет, сказала она, она занята.
– Продолжай.
– По правде, она сказала следующее: "Завтра я обедаю с этим старым занудой Лайонелем Лэмпсоном".
– Это Жанет так сказала?
– Да, Лайонель, дорогой.
– Что еще?
– Ну, этого уже достаточно. Не думаю, что я должна пересказывать и все остальное.
– Прошу тебя, выкладывай все до конца!
– Лайонель, ну не кричи же так па меня. Конечно, я все тебе расскажу, если ты так настаиваешь. Если хочешь знать, я бы не считала себя настоящим другом, если бы этого не сделала. Тебе не кажется, что это знак истинной дружбы, когда два человека, вроде пас с тобой...
– Глэдис! Прошу тебя, говори же!
– О Господи, да дай же мне подумать! Значит, так... Насколько я помню, па самом деле она сказала следующее...
– Ноги Глэдис Понсонби едва касались пола, хотя она сидела прямо; она отвела от меня свой взгляд и уставилась в стену, а потом весьма ловко заговорила низким голосом, так хорошо мне знакомым: - "Такая тоска, моя дорогая, ведь с Лайонелем все заранее известно, с начала и до конца. Обедать мы будем в Савой-гриле - мы всегда обедаем в Савой-гриле, - и целых два часа я вынуждена буду слушать всю эту напыщенность... то есть я хочу сказать, что мне придется слушать, как он будет бубнить про картины и фарфор - он всегда бубнит про картины и фарфор. Домой мы отправимся в такси, он возьмет меня за руку, придвинется поближе, на меня пахнет сигарой и бренди, и он станет бормотать о том, как бы ему хотелось, о, как бы ему хотелось, чтобы он был лет на двадцать моложе. А я скажу: "Вы не могли бы опустить стекло? " И когда мы подъедем к моему дому, я скажу ему, чтобы он отправлялся в том же такси, однако он сделает вид, что не слышит, и быстренько расплатится. А потом, когда мы подойдем к двери и я буду искать ключи, в его глазах появится взгляд глупого спаниеля. Я медленно вставлю ключ в замок, медленно буду его поворачивать и тут - быстро-быстро, не давая ему. опомниться, - пожелаю ему доброй ночи, вбегу в дом и захлопну за собой дверь... " Лайонель! Да что это с тобой, дорогой? Тебе явно нехорошо...