Нью-Йорк

Резерфорд Эдвард

Но слово в итоге сказал Массачусетс. В декабре на старой бостонской дороге показался всадник. Это был серебряных дел мастер, взволнованный и довольный своей ролью курьера. Его звали Пол Ревир. Он доставил поразительные новости. В Бостон прибыли первые корабли с чаем, и группа мужчин, в том числе весьма почтенные горожане, переоделись индейцами, ворвались на борт и сбросили груз в Бостонскую бухту. «Сыны свободы» были в восторге.

– Сделаем то же самое, когда корабли прибудут в Нью-Йорк! – заявили они.

Но чайные корабли не пришли. Начался новый год. Мерси простудилась и на какое-то время слегла. Джон Мастер извелся,

не получая вестей от Джеймса, и написал ему снова. Из Филадельфии сообщили, что чайные корабли прибыли, но их завернули обратно без всякого насилия. Ближе к марту Джон сказал Мерси:

– Слава богу! Похоже, чайные корабли сюда не придут.

В апреле Гудзона послали в графство Датчесс. У него была целая тележка всякого добра для старшей дочери Джона Мастера, а также несколько красивых фамильных стульев и много фарфора, которым Мерси хотела порадовать Сьюзен.

Поездка выдалась приятной, погода стояла отличная. Разбитые дороги затрудняли езду, но было здорово удаляться на север от гигантской подковы прибрежного Нью-Йорка и длинных кряжей Уэстчестера к пейзажам более умиротворенным – холмам и долам, среди которых находилась ферма Сьюзен и ее мужа.

Дом был хорош. Наружная часть была грубой известняковой кладки, крыша – мансардная, а камины обложены сине-белой плиткой. Но к этим уютным голландским черточкам добавились красивый фасад с двойным рядом георгианских окон, центральный зал, высокие потолки и обшитые деревом комнаты, что говорило об известном чувстве собственности и значимости, присущем англичанам. Гудзон провел с семейством Сьюзен двое суток. С ним обращались лучше некуда, и он опять подумал, что это отличное место для сына, где тот окажется вдали от всяческих бед.

Переправившись на Манхэттен, он узнал о кораблях.

– Пришло два. Один повернул обратно. Но капитан второго сказал, что чай он выгрузит, а сынки свободы пусть отправляются к дьяволу. Его чуть не вздернули.

– А потом?

– Устроили чаепитие. Тот еще денек!

Домой Гудзон пришел затемно. Направившись в кухню, он застал Рут в одиночестве. Она с пылом обняла его и прошептала:

– Слава тебе господи, ты вернулся! – Но на вопрос: «Где Соломон?» – она приложила палец к губам. – Босс тоже о нем спрашивал. Я сказала, что Соломону нездоровится, он спит. Но на самом деле он ушел с утра, и больше я его не видела. Ох, Гудзон, я не знаю, куда он подался!

Чертыхнувшись, Гудзон вышел во двор. Он догадывался, куда отправился Соломон. Гудзон пересек Боулинг-Грин и двинулся по Бродвею. Скорее всего, Соломон засел в какой-нибудь таверне.

Но, обойдя всего две, он заметил фигуру в индейском наряде, юркнувшую в боковую улочку. И тотчас же индеец угодил в тиски, припертый к стене.

– Что поделывал, сынок? Чем ты был так занят весь день? Чай небось разгружал?

– Может быть!

Следующие несколько минут общения Гудзона с сыном были не из приятных. Но даже когда Гудзон покончил с делом, тот не смутился.

– Что скажет Мастер, если узнает? – спросил Гудзон.

– Да почем ты знаешь? – выкрикнул Соломон. – Сейчас все за «Сынов свободы»! Даже купцы! Я сказал Сэму Уайту, что Босс говорит, будто мы должны принять чай. А Сэм ответил, что Босс – изменник! «Сыны свободы» собираются вышвырнуть из колонии всех предателей и красномундирников!

– А с нами что будет? – осведомился отец. – Ты думаешь,

что сыны свободы расстараются ради чернокожих?

То, что наряду с мелкими ремесленниками, матросами, рабочими и всякой беднотой в рядах «Сынов свободы» числились и вольноотпущенники, было правдой. Но много ли это значило? К тому же существовало еще одно обстоятельство.

– Ты лучше вспомни, что ты раб, Соломон, – зловеще проговорил Гудзон. – Если Босс захочет тебя продать, ему никто не помешает. Так что будь осторожен.

Тем летом 1774 года стало казаться, что конфликт зажил собственной жизнью. Когда известия о «Бостонском чаепитии» достигли Лондона, реакция была предсказуемой. «Подобные наглость и непокорство должны быть наказаны», – заявил британский парламент. Генерала Гейджа перевели из Нью-Йорка в Бостон, дабы правил там железной рукой. К маю Бостонский порт практически закрылся. Парламент назвал эти суровые меры Принудительными актами. Колонисты – Невыносимыми законами.

Пол Ревир снова поехал в Нью-Йорк – на сей раз за поддержкой. Естественно, Сирс и «Сыны свободы» встали за бостонцев горой. Но жесткие действия Лондона взбесили и многих купцов. «Сынов свободы» поддерживали всюду. Однажды Мастер увидел на Бродвее многолюдное женское шествие, участницы которого призывали к торговому эмбарго. Страсти продолжали накаляться. Британский офицер изловил на улице Сирса и вытянул по спине шпагой.

Но Мастер, несмотря на все это, порадовался тому, что в американских колониях нашлись могущественные люди, выступавшие за умеренность. К концу лета другие колонии созвали в Филадельфии общий конгресс, и Нью-Йоркская ассамблея согласилась выставить делегатов. Избранные мужи, слава богу, были солидными, просвещенными джентльменами: пресвитерианец Ливингстон, юрист Джон Джей, богатый ирландский купец по имени Дуэйн и другие. Конгресс должен был собраться в сентябре.

В промежутке же Мастер делал все, чтобы восстановить благоразумие и порядок. Он превратил свой дом в место собраний для людей умеренных взглядов. Иногда его гостями становились тори, представители старинных знатных фамилий – Уоттсы, Байарды, Деланси, Филипсы. Но чаще бывали торговцы, которые колебались в симпатиях, а он надеялся удержать их на правильном пути, – такие, как Бикман и винокур Рузвельт. Однако, несмотря на эти скромные усилия, он понимал, что роль играют только люди, искушенные в спорах и с ораторскими способностями. Он особенно надеялся на юриста Джона Джея – высокого, симпатичного, умеющего убеждать и связанного с великим множеством старых и знатных семейств в провинции.

– Джей и ему подобные – вот кто их образумит, – сказал он Мерси.

В конце августа в город въехала кавалькада. Это были делегаты от Массачусетса с сопровождением. Проезжая по Пост-роуд, они прихватили и делегатов от Коннектикута. Во второй день их пребывания в городе Мастер стоял на Уолл-стрит и беседовал с членом ассамблеи, с которым отобедал накануне, и тут на улице показалась небольшая компания.

– Видите малого с большой головой, в ярко-красном камзоле? – пробормотал его визави. – Это Сэм Адамс. А вон тот, лысеющий и румяный, в черном, сразу за ним, – его кузен Джон Адамс. Говорят, умен и словоохотлив, хотя за обедом он больше молчал. Не думаю, что ему по душе Нью-Йорк. Наверное, не привык, чтобы его перебивали!