Нью-Йорк
Шрифт:
– Дурак он, что ли, папа, этот Вашингтон? Зачем он уперся? – спросила однажды Абигейл.
Многие жители Нью-Йорка думали так же. Повозки со скарбом ежедневно устремлялись на север, подальше от города. На иных улицах опустели все здания.
– Он блефует, – ответил Мастер. – Хау надеется нас запугать и принудить сдаться. Что творится в голове у Вашингтона, я не знаю. Если он искренне рассчитывает справиться с британцами, то да, он осел. Но я не уверен, что таков его замысел. Хау хочет ослабить сопротивление патриотов предложением мира. Вашингтону приходится сводить его старания на нет. Поэтому
– Это жестоко, папа.
– Это игра. Если патриоты ударятся в панику или не станет Вашингтона, то всему конец. Но если Вашингтон уцелеет, то дух патриотов укрепится. Что касается британцев, то этот огромный флот и тысячи солдат ежедневно обходятся властям в целое состояние. – Он улыбнулся. – Если бы британцы хотели разрушить Нью-Йорк, то так бы уже и сделали.
Остался вопрос, каким путем пойдут британские войска. Решатся ли они двинуться напрямик через бухту при мощной огневой поддержке корабельных орудий и высадиться на Манхэттене? Или изберут другой путь – через западную оконечность Лонг-Айленда в сторону Бруклина, откуда быстро перейдут через Ист-Ривер? Мнения разделились. Милиция патриотов разрывалась между городом и Бруклинскими высотами.
Абигейл видела, как те переправлялись в Бруклин. Зрелище показалось ей довольно убогим. Маршировали кое-как; у многих не было подобающей формы, так что пришлось вставить зеленые веточки в шляпы.
В третью неделю августа Вашингтон приказал всем гражданским покинуть город. Абигейл приступила к сборам, решив, что семейство поедет на ферму в графство Датчесс. Но Джон Мастер, как ни странно, заявил, что они остаются.
– Ты оставишь здесь маленького Уэстона? – спросила она.
– Я убежден, что здесь он будет в полной безопасности – не хуже, чем где-нибудь еще.
В тот же день солдаты затеяли рубить вишневое дерево, росшее перед домом. Большинство городских фруктовых садов уже пустили на дрова, но эта выходка показалась абсурдной. Отец только-только вышел, чтобы выразить протест; оставшаяся на пороге Абигейл недоуменно заметила подошедшего Джеймса. К ее вящему удивлению, с ним был очень рослый человек, державшийся чрезвычайно прямо, которого она мгновенно узнала.
Генерал Вашингтон.
Он производил сильное впечатление. Джеймс Мастер был ростом шесть футов, а генерал – почти на три дюйма выше. Он стоял как аршин проглотил, и Абигейл решила, что он очень силен. Джеймс же при виде отца указал на него генералу:
– Это мой отец, сэр. Джон Мастер. Отец, это генерал Вашингтон.
Генерал обратил свои серо-голубые глаза к Джону Мастеру и с серьезным видом поклонился. Он обладал спокойным достоинством, и при его росте, усиливавшем эффект, было легко понять, почему его избрали вождем. Абигейл ждала, что отец склонит голову в ответном приветствии.
Однако Джон Мастер решил в кои веки обойтись без приличных манер. Едва кивнув великому человеку, как требовал этикет, он указал на солдата с топором:
– Черт побери! Зачем понадобилось рубить это дерево?
Вашингтон вперился в него взглядом.
– Я приказал всем гражданским покинуть город, – холодно произнес он, игнорируя вопрос.
– Я остаюсь, – сказал ее отец.
– Ждать британцев, конечно.
– Может
Абигейл разинула рот: что теперь будет? Вашингтон посадит его под замок? Джеймс был в ужасе.
Но великий человек лишь бесстрастно рассматривал Мастера. Он вообще не выказывал никаких чувств. Затем, ни слова не говоря, пошел прочь. Отойдя на несколько ярдов, он замедлил шаг и тихо бросил Джеймсу:
– Типичный янки.
Абигейл услышала, но не знала, разобрал ли эти слова отец. А дерево тем временем рухнуло.
Военные действия начались через пять дней. С причала Абигейл было видно не многое. Со стоянки у Стейтен-Айленда снялись корабли, но все события развернулись за южной оконечностью Лонг-Айленда, за Бруклином, – в основном вне зоны видимости. Однако она воспользовалась маленькой латунной подзорной трубой, которую взяла у отца, и рассмотрела дюжину плоскодонных барж, битком набитых красномундирниками. Они явно намеревались пересечь Флэтбуш и добраться до Бруклина и Ист-Ривер. Однако на пути у них лежали холмы, где уже окапывались патриоты.
На следующее утро, пока британцы переправляли на Лонг-Айленд все новые отряды, Вашингтон поехал в Бруклин, взяв с собой Джеймса. Вечером Джеймс принес более подробные сведения:
– Британские войска несметны. Мы думаем, завтра они переправят гессенцев, а к ним еще нужно добавить их американские отряды.
– Лоялистов? – уточнил отец.
– Разумеется. Губернатор Трайон, покинув город, обосновался в каком-то другом месте и собрал лоялистскую милицию. А кроме той, есть еще два полка добровольцев из Нью-Йорка и с Лонг-Айленда. Вашингтон сразится в Бруклине не только с британцами, но и с американцами. О, забыл – к британцам примкнуло еще восемьсот беглых рабов!
– И что же думает делать Вашингтон?
– Мы окапываемся на холмах. Британцам придется либо идти в проходы под нашим огнем, либо взбираться на крутые склоны, а Хау это дорого обошлось, когда он попробовал сделать так на Банкер-Хилл. Думаю, что мы их сдержим.
Наутро Джеймс поцеловал перед уходом Уэстона и Абигейл, сердечно пожал руку отцу. Абигейл поняла, что это значит.
И все-таки британцы не торопились. Прошло еще три дня. Абигейл занималась малышом Уэстоном. Ее отец заявил, что у него есть дела в городе, но ей было отлично известно, что он пошел на пристань и застрял там на многие часы с подзорной трубой в руке, стараясь рассмотреть происходящее. Ночь на 26 августа выдалась поразительно холодной. В небе висел лунный серп.
Затем на рассвете заговорили орудия.
Все утро грохотали пушки, а через воду летели отзвуки далеких мушкетных выстрелов. Над Бруклинскими высотами поднимался дым. Однако понять, что происходит, было невозможно. Вскоре после полудня грохот стих. Новости прибыли еще до вечера. Британцы разгромили Вашингтона, хотя патриоты продолжали удерживать Бруклинские высоты аккурат за рекой. Затем пошел дождь.
На следующее утро Абигейл разыскала отца на пристани. Она принесла ему флягу с горячим шоколадом. Он стоял под дождем в большой треуголке и завернувшись в пальто. Подзорная труба торчала из кармана. Абигейл поняла, что домой он не пойдет, – хоть бы не простудился.